П0Д  ПЯТОЙ ОККУПАНТОВ.

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПОДПОЛЬНОЙ ПАРТИЙНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ.

На временно оккупированной территории Сычевского района в период с марта 1942 года –по март 1943 года действовало партийное подполье.

Еще в начале октября 1941г., когда Сычевский райком партии зани­мался созданием партизанского отряда, бюро райкома при участии сек­ретаря обкома партии З.Ф. Слайковского занималось подбором, расста­новкой и инструктажем людей, способных к работе в условиях конспира­ции, определяло места явок и возможности связи подпольного райкома и партизан с теми, кто останется в районе на нелегальном положении.

Штаб и партизанский отряд в целом олицетворяли собой советское и партийное руководство районом.

В 1942 году секретарём сычёвского подпольного райкома партии был А.В. Казаков. в состав бюро райкома вошли А.В. Казаков, Т.П .Гусаров, К.И. Хрустикова, В.А. Антонов и В.В .Моисеев. секретарём подпольного райкома ВЛКСМ и первичной комсомольской организации была Лидия Ермолинская (Александрова).

«Наша партийная организация с особенной силой свою преданность партии показала в дни подпольной работы». Несмотря на разнузданный террор, дух большевиков района не был сломлен. Политическими беседами охвачено больше 60 тысяч трудящихся, среди населения и немецких солдат распространено 80 тысяч экземпляров листовок. Агитаторы и беседчики информировали население о положении в Советской стране, о том, что происходит на фронте. Особенно широко были популяризованы доклад товарища Сталина о 25-й годовщине Октября и приказ №95. Эти исторические документы подняли ещё больше уверенность населения в конечной победе Красной Армии.

Партийная организация ещё больше закалилась за дни большевистского подполя и приняла в свои ряды 16 лучших партизан.

Находясь на переднем крае битвы с врагом, верные помощники партизан подпольщики мужественно принимали первые удары оккупантов на себя. Многие из них пали смертью героев.

В числе первой жертвы оказался комсомолец Иван Виноградов из деревни Полежаевка – его расстреляли фашисты. Немецко-фашистские оккупанты расстреляли комсомолок-связных отряда Елену Аверину, Екатерину Кудрявцеву и многих других.

В городе Сычёвка и его окрестностях в конце 1941 года  сформировалась молодёжная группа, состоявшая в основном из 17-20-летней молодёжи. В неё вошли комсомольцы Дмитрий Огурцов, Алексей Панфилов, Михаил Плетнёв, Юрий Дубровский, Николай Тукснис, Василий Капорцев, Катя Зерницкая, Мария Шелепина, Мария Кремлева. К юным подпольщикам примкнул военнопленный Николай Кузнецов, работавший у немцев шофёром на грузовой машине. Группу возглавил Дмитрий Огурцов. У него на квартире проходили собрания подпольщиков. Помогал юным патриотам и отец Дмитрия Огурцова – Александр Андреевич Огурцов.

В ночь под 7 ноября Дмитрий Огурцов с отцом сожгли три немецких грузовика с                                                                                                   Дмитрий Огурцов                    награбленными у советских людей добром. Первая диверсия послужила началом деятельности подпольщиков.

Г. Дубровский и М. Плетнев устроили тайник в сарае, поставили там самодельный радиоприемник. Слушали сводки Совинформбюро, размножали их в десятках рукописных листовок, распространяли в городе: расклеи­вали на домах и стенах разрушенных зданий. тайно раздавали жителям и военнопленным, Патриоты разрушали средства связи оккупантов, вы­вели из строя 43 автомашины (насыпав в горючее песок), на которых фашисты намеревались перебросить подкрепление на фронт в дни бит­вы за Ржев.

Из письма Дмитрия Огурцова в Москву своим родственникам.

"...Фашистские изверги издевались над мирным населением...висе­лицы, расстрелы, казни. . .Фашисты вызывали в нашем народе большую не­нависть. ..

Были заговоры, организовывались партизанские отряды, и как только удобно истребляли ядовитую гадину. В одном из заговоров участвовали и мы с отцом...

26 апреля 1942 года я вместе со своим отцом и шестью товарищами были арестованы немецкой полицией, т.е. гестаповцами. И сидели мы в гестапо по 11 мая 1942 года, где мы подвергались всевозможным пыт­кам, избивали плетками до полусмерти...Потеряешь сознание, в чувство приведут и опять начинаются пытки.

Одиннадцатого мая 1942 года, в восьмом-девятом часу вечера, в понедельник, нас с отцом и шестью моими товарищами повели за город, к лагерю военнопленных ,где все 7 человек погибли, я один остался живой...Пуля фашиста прошла мимо меня, и я упал в яму, притворясь мертвым. Я пролежал до 12 часов ночи, после чего вылез из ямы и ушел в деревню Березовку к своему товарищу, где прожил 2 недели, пока связался с партизанским отрядом.

И после этого ушел в партизанский отряд, где уничтожил автомат­ным огнем фашистскую гадину, мстил за отца и моих товарищей...

К сему Дмитрий Огурцов. 17/1У.43г."

Не думали, не гадали убийцы, что даже через тридцать пет после победы советского народа над фашистской Германией им не уйти от возмездия, что придется держать ответ за совершенные преступле­ния на советской земле. Осенью 1974 года в немецком городе Эрфурте проходил процесс над военным преступником Карлом Горни,  обвинявшемся в убийстве сотен советских граждан в 1941 -1 944 годах. Это по его приказу расстреляли многих советских людей в Сычёвском лагере военнопленных, погубили патриотов Огурцовых и их друзей-подпольщиков.

В качестве свидетелей в Орфурт были приглашены А.П. Огурцова и сафоновская учительница Елена Герасимовна Евдокимова.

Больших трудов стоило Анастасии Ивановне Огурцовой говорить на суде, вспоминать прошлое.

- Тридцать лет прошло, как кончилась                              А. П. Огурцова                          война. тридцать лет я пла­чу по сыну и мужу, от слез глаза мои почти не видят. Пусть будут прокляты война и фашистские убийцы.

Неопровержимо звучат на суде голоса свидетелей, осуждая зверст­ва фашистских извергов. Гневно шумит зал суда, когда русская мать рассказывает о том, как враги глумились над ее мужем, сыном и их товарищами.

Эрфуртский окружной суд приговорил одного из палачей-Карла Горни к высшей мере наказания - расстрелу.

Отец  Д. Огурцова

Павлов Н.

Испытание мужества

(О сычевских молодогвардейцах)

Главы из неопубликованной повести Николам Капитоновича  Павлова «Испытание мужества».

Автор долгие годы   собирал материалы о сычевеких подпольщиках, которые  не покорились врагу.  Он разыскал достоверные материалы о юных сычевлянах и тех, кто помогал им в борьбе с ненавистным врагом.

Он собрал воспоминании родственников погибших подпольщиков, быв­ших партизан Сычёвского  партизанского отряда «Родина», в составе которого воевал  чудом спасшийся во время расстрела Дмитрий Огурцов, нашел его пись­ма родственникам, в которых он рассказывал о сычёвском подполье.

Юные подпольщики всячески старались вредить противнику, принимали и распространяли среди населения сводки Совинфинформбюро, рассказывали о положении на фронтах, и под Москвой, о контрнаступлении наших войск. Они соби­рали оружие, и готовились уйти к партизанам.

Однако сычёвские молодогвардейцы были преданы, и вскоре арестованы. Юные герои выдержали все пытки, но не покорились врагу. Они погибли, но память о них никогда не умрет. 

Перед тобой, дорогой читатель, первая часть книги Николая Павлова, которая называется  «Начало подвига».  В ней довольно подробно рассказывается о первых шагах по созданию Сычевской подпольной группы, определению форм и методов борьбы с врагом.

Начало подвига

Два немецких кавалериста держали под уздцы лошадей и колотили носками сапог и кулаками в калитку. Первой услышала их назойливый стук Анастасия Ивановна, наводившая порядок в доме, в котором всё было разбросано с того самого дня, как она вместе с мужем и сыном поки­нула его в надежде уйти от гитлеровцев. Надежда рухнула. Огурцовы пришли в Татарнику, а там родственниц - сирот Ольги и Тамары Шавровых не оказалось. Ни на кого, не надеясь, девочки со старушкой-соседкой отправились в советский тыл. В пути их посадили на машину отступав­шие красноармейцы. Девочки и старушка нашли приют в Москве. Тата­рнику заполнили немцы. Огурцовы возвратились в Сычёвку. К счастью, в доме уцелело всё, что было брошено - ещё никто не успел «похозяйничать».

По прибытии Александр Андреевич первым долгом поспешил к соседям узнать: какие порядки в городе? Кто у власти?

Дима никому не сказав ни слова, уединился в хлеве, примыкавшем к дому, - здесь в былое время содержались куры, свиньи, корова. Сейчас он пустовал. Из коридора, соединявшего жилое помещение с хлевом, еле проникал свет серого октябрьского дня.

Дима находился в приподнятом состоянии. Ещё бы. За неделю скитаний  по полям и лесам, по которым промчался огненный вихрь отступ­ления наших и наступления немцев, он сумел собрать... О, что он собрал!. Собрал то, что сделает его сильным!.. Что поможет ему мстить захватчикам!.. Только об этом его намерении пока никто не должен знать.

Парень взял заступ с намерением раскопать в углу хлева тайник, в котором запрятаны книги, и туда положить... Раздумал: нет, лучше всего у столба, подпирающего перевод, на котором стоят стропила, поддерживающие кровлю. Врезал заступ в землю и... оторопел: мать выбежала в коридор, крикнула:

- Не слышишь, - стучат! Ай, оглох?!

• Только теперь Дима услышал и понял: немцы. А он ещё ничего не
сделал. У него всё на виду...

Мать вполголоса ворчит, попрекает, недвусмысленно даёт понять, чтобы он бросил своё дело, - уж кому-кому, а ей-то знакомо, каким делом

занят сын - прячет, пистолеты, или по её выражению, «наганы», собран­ные за время хождения по сладам войны.

Дима присыпал, чем попало, сложенные в тёмном углу пистолеты, засунул под коридор заступ и прошмыгнул мимо матери на крыльцо, а с крыльца во двор, отгороженный от улицы невысоким забором. Снял за­пор с калитки, распахнул её. Сообразил: немцы хотят поставить коней... Пропащее дело;. „, Наткнутся на его тайное тайных, — и прощай Дима!...

Нет, надо их пустить!...

И засуетился Дима, заюлил вокруг немцев, используя все свои познания в их языке.

- Геррр офицер, герр офицер! Их штелле ди пфенден ин дер щталл, Гебеи зи мир битте... Их штелле... (Господин офицер, господин офицер! Я поставлю лошадей в хлев. Дайте мне, пожалуйста... Я поставлю...).

Он величал каждого из них офицером, хотя оба они были без каких-либо знаков отличия на кавалерийских погонах с золотистожёлтой окантовкой. Но обращение паренька, его расторопность им явно льстили. Подметив это, Дима не преминул похвалиться:

- Их либе арбайтен (Я люблю трудиться).

Ему важно было понравиться немцам, подольститься...

Парень занял верную позицию: раз уж не удалось эвакуироваться, он и впредь будет подлаживаться к каждому из них... подделываться под них ... будет угодничать, хитрить, лебезить.., а, в сущности маскировать­ся... да, да, маскироваться... и не как-нибудь, а тонко, виртуозно, фили­гранно!.. Пусть думают, что он и впрямь слуга для них... «айн золхер нотзендиг динер»... (такой необходимый слуга). А этот «слуга» им потом так «услужит» - век помнить будут!... Но это потом, а пока...

Дима почтительно берёт из рук одного из немцев поводья, а друго­му даёт знак следовать за ним. Этот другой во дворе подводит к Диме свою лошадь, и что-то говорит строго, длинно и непонятно. Дима разо­брал всего два слова: «фюттерн» (накормить) и «тиерен» (животных). А чем? Ах, да: по улице перед этим проехал грузовик с тюками прессован­ного сена, солдат на полном ходу сбросил один тюк против самой калит­ки.

- Гут, гут, геррен дер офицкерек! (хорошо, хорошо, господа офицеры)

Дима ведёт обеих лошадей мимо окопчика, вырытого посреди дво­ра, Анастасия Ивановна раскрывает ворота. Наблюдая всё время за сы­ном, она подивилась: ишь, как старается - и разнуздывает проклятых од­ров, и расседлывает, и всё это со знанием дела - аккуратно, ловко, будто заправский конюх. А ведь всё это не в его характере. Поразмыслив, рас­судила: «Ну да что поделаешь: с волками жить - по- волчьи выть». По­шла в дом, где уже находились немцы.

И тут Дима спохватился: он снял в «зальце» со стены картину, изо­бражающую Ленина на фоне развевающегося Красного знамени!.. Как Парень метнулся в дом, позвал мать, прошептал с тревогой: - А картина-то?

Лицо матери на мгновение озарилось доброй успокаивающей улыбкой. Тихо ответила: - Я прибрала.

У парня — гора с плеч! Ну и молодец мама... С ней не пропадёшь!.. На кухне обнажившиеся до пояса немцы громко разговаривали между собой, хохотали, потчая друг друга лёгкими шлепками. Потом послышалось что-то вроде: «Муттер», «Во вассер»?.. «Ест ист нотиг зих заехен»..,(Матъ.. „ где вода. Нужно умыться)...

Анастасия Ивановна вопросительно посмотрела на сына: мол, чего им надо?

- Воды просят, - пояснил Дима и схватил вёдра, - Айн момент!...

Умывшись, немцы со смаком поели «русснше фельт унд руссише пгзарцброт»(русского сала и русского чёрного хлеба), выпили по кружке «варце коффее» (чёрного кофе) и улеглись на покой в «зальце» - один на кровати, другой - на диване.

Дверь открылась, послышалась приглушенная просьба Димы.

- Мама, на минуточку.

Мать последовала за ним в хлев.

А это что у тебя? - спросила она, увидев в руках сына знакомый красный мешочек, - не больше и не меньше. Но сейчас в нём была не мука, а что-то более тяжёлое и громоздкое. Пропитанный соляркой мешочек лоснился. У столба зияла глубокая ямка. Мать догадалась: сын прячет «наганы».

-    Ох, напрасно это ты, Димка!... Тише мама, Помалкивай.

-    Зачем я тебе понадобилась? Принеси навозцу, да побольше.

Анастасия Ивановна постояла в нерешительности, покачала головой, и всё же взяла вилы и вышла через двор в огород. Там, у стены амба­ра, некогда принадлежавшего купцу Будакову, лежала куча навоза. Она принесла его, сколько смогла, на вилах раз, и другой раз, и третий. До краёв наполнила ямку, на дне которой лежал красный мешочек, а в нём...

Разравнивая навоз, Анастасия Ивановна невзначай надавила и вилы царапнули обо что-то твёрдое, металлическое. Ну, ясно — «наганы»...

Ой, не сносить тебе головы, Димка, о и не сносить... Дима уловил в глазах матери тоскливый страх и вместе с тем понимание необходимости и неизбежной готовности помогать родному сыну, кото­рому никогда ни в чём не отказывала, будучи уверенной: он умней, ему видней...

Спасибо, мамулька. Я знаю - ты у меня - молодец!

Глава 2.

Немецкие кавалеристы снялись с постоя на следующее утро. Целый эскадрон поскакал с улицы Социальной по улице Некрасова на Ржевский большак.

Анастасия Ивановна перекрестилась:

- Пронесло!

Дима распахнул настежь, раскрыл форточки_. Скорей выветривайся, инородный дух!

Александр Андреевич работал в огороде - на другом конце окопчика рыл яму для погреба. На помощь вызвал сына. Вдвоём выложили из досок стенки погреба, сверху накатали три ряда двухметровых бревешек, заготовленных ещё в мирные дни на дрова, засыпали их землёй, которую затем утрамбовали.

В погреб можно было попасть через окопчик, тоже защищённый сверху брёвнами и землёй. В окопчик, будто в нору, вели со двора земля­ные ступеньки.

До позднего вечера семья перетаскивала картофель из-под пола в погреб. Сюда же перетаскивали кадки с огурцами, квашеной капустой, грибами, посоленными на зиму. Сбереженные полмешка ржаной муки, килограммов семь-восемь крупы, да столько же соли, и целое лукошко насушенных летом яблок тоже нашли здесь место. Запасы эти наводили Анастасию Ивановну все на ту же мысль: какие мы богатые! И счастье, что теперь это богатство надёжно упрятано от «чужого глаза», а попросту от оккупантов-грабителей.

А уж грабители! Стыдно подумать: двое их побыло в доме неполные сутки, а столько убытков! В кубел залезли - взяли остатки свинины, килограммов пять. С постели, на которой спал Дима, стащили тканевое одеяло, почти совсем новое. У Александра Ивановича отобрали шарф и фуфайку из чистой шерсти и суконные портянки.  А как вели себя за сто­лом! Ели и во всеуслышание портили воздух. Ни за какое дело не хоте­лось браться, пока их не унесло.

А унесло, - закипела работа. Устройство погреба, а затем переноска запасов затянулись до позднего вечера. При крохотном свете лампадки поужинали в тягостном молчании.

-  Вчерась, ты Лександра, придя домой, заговорил было про какието дела, - послышался в тяжёлой, будто спрессованной тишине, голос Анастасии Ивановны»

-    Какие ж такие дела? Узнал что - нибудь!

- Как же!  Совсем запамятовал.

Вчера, возвратясь из Татарники, Александр Андреевич заглядывал к соседям, намериваясь разузнать, что слышно в городе. Ничего не узнал. Лишь в одном доме знакомый старик дал ему листовку, сказав: «Тут всё пропечатано - вся правда». Это был приказ коменданта Сычёвки гауптмана Хазе. Огурцов сунул листовку в карман дождевика. Сейчас он достал её и, приблизив лицо к самой лампадке, начал читать. Читал нетороп­ливо, членораздельно «Приказ по городу Сычёвке», в котором говорилось:

- За повреждение телефонных проводов и других военных приборов – расстрел.

-  За хранение оружия — военного, а также охотничьего, всякого ро­да радиоаппаратов – расстрел.

- О людях, не проживавших в городе, а также оказавшихся в окружении красноармейцах должно быть немедленно донесено местным вла­стям - полиции, старосте или немецкому командованию; кто этого не сделает и будет их укрывать – расстрел.

-Кто имеет сведения о партизанах - должен сделать донесение не­мецкой власти. Поддерживающие партизан и оказывающие им помощь будут наказываться виселицей.

-  Покидать места жительства воспрещается; кто будет задержан в дороге или в лесу - будет расстрелян.

-  При наступлении темноты до рассвета воспрещается покидать свои жилища.

-  Немецкое командование щедро вознаградит тех, кто укажет, где скрываются красноармейцы и партизаны. Награды будут выдаваться тем, кто сдаст найденное оружие или укажет, у кого оно хранится, а также тем, кто укажет, где заминированы проходы и проезды… Александр Ан­дреевич умолк, и в прихожей, в которой семья обычно столовалась и во­обще коротала свой досуг, вновь спрессовалась тягостная тишина.

Где - то залаяла собака. Она лаяла озлобленно, с нарастающей яро­стью. Но вот рассыпалась автоматная очередь, и собака жалостно взвизг­нула и умолкла, - гитлеровцы стреляли в собак, как и в людей.

-  Поняли, что тут пропечатано? - спросил Александр Андреевич, подсаживаясь и потрясая листовкой» - За всё расстрел, и только за донос награда, - с мрачным юмором резюмировал он. И сам помрачнел. Опус­тил голову. Ему вспомнилось: «Ду ист ниманд йетц; фон бай дих ист на-ур граб» (Ты теперь никто; впереди у тебя только могила»)» Вспомнились шахта близ Саарбрюккена, досчатые бараки за колючей проволокой, фельдфебель — инвалид. Вспомнился плен.

А теперь хуже плена: открыто грабят, и за всё – казнь. И жаловаться некому. И управы искать не на кого.

А ведь так хочется жить!...

Обладавший природной верой в лучшее, он вдруг почувствовал, что утратил её. Им овладело чувство обречённости, бесправия.

Мысли и чувства Димы были иными. Ему тоже хотелось жить. А чтобы жить - надо, бороться, не боясь ни страха, ни смерти. Он привык­нет к опасностям, и презирая её, будет, вопреки фашистским приказам и распоряжениям, наперекор фашистскому «новому порядку», хранить оружие, собирать его, накапливать, а затем… Оккупанты ещё увидят, что последует за тем!

Вот только отец… Чего это он сразу сдал?... Ведь всегда был такой бодрый, твёрдый… Всё делал с усмешкой… Никогда ничего не боялся… А теперь - что с ним?_..

Дима осторожно заметил ему:

-    Папаня, ты чего-то приуныл.

Голова кругом идёт, - признался Александр Андреевич.

- А по - моему, вешать голову рано, назидательно проговорил сын. - Мы должны жить!

Как?!.. - иронически-насмешливо спросил отец_.

-   Давай вместе подумаем.

 Александр Андреевич махнул рукой.

- Я вот хочу связаться со своими ребятами, комсомольцами, - понизив голос, продолжал Дима.

- Да где они, эти твои ребята? Я рыскал вчера по улице, как угоре­лый, и всюду, куда б не заглянул, старики да старухи.

-  Отыскаться - то могут. Поди, разбрелись, по деревням - дальше уйти не успели, как мы„..

- Соберу их. У нас ... Надёжней.. Вот вместе и потолкуем, и посоветуемся. Ты как - не против?

-    Когда я был против?

 А ты, мамулька?

Привыкшая не вмешиваться в разговоры, её не касающиеся, Анастасия Ивановна от неожиданности, встрепенулась, поглядела на сына и мужа добрыми, ласковыми глазами и деловито вымолвила:

-    Господи, ну когда я вам перечила?..

Глава 3.

С падением Сычёвки преобразился её облик. Большая часть двух­этажных кирпичных зданий, украшавших город в его лучшие времена, не существовала: вместо них громоздились развалины либо почерневшие от огня «коробки». Местами образовались пустыри и на них, как немые сви­детели бедствий, горбились и сутулились печи «русские» и «голландки» с вытянутыми к небу трубами.

Уцелевшие здания учреждений потеряли своё былое назначение. В трёхэтажном доме на Большой Пролетарской улице до оккупации поме­щался райисполком с отделами народного образования, здравоохранения, культурно-просветительской работы, планирования и статистики; здесь же был и райком комсомола. С первых дней оккупации в этом здании разместилась военная комендатура.

Стоявшие на городской площади параллельно друг другу каменные товарные ряды оккупанты заняли под интендантские склады. Их охраня­ли часовые.

В первом этаже каланчи был открыт ресторан; квартиры второго, покинутые хозяевами, захватили н начали обживать высшие офицерские чины. На самом верху каланчи обосновался наблюдательный пост проти­вовоздушной обороны с зенитными пулемётами. Некогда висевший здесь противопожарный колокол был снят и отправлен на один из заводов третьего рейха на переплавку.

В здании райкома партии - угол проспекта Карла Маркса и улицы Большой Советской - расположился штаб немецкой 9-й армии.

В неполной средней школе, возвышавшейся в городском саду, на крутом берегу Вазузы, обосновался госпиталь. Средняя школа имени Ки­рова на улице Достоевского стала солдатской казармой.

Находившийся на проспекте Коммунистов клуб имени Петра Алек­сеева был превращён в офицерское казино.

На южной окраине города, с давних времён пустовало деревянное, серое от пыли и мха помещение с почерневшей, продырявленной желез­ной крышей - прибежище летучих мышей. Это - бывшая табачная фаб­рика первой гильдии купца Шкапина. Неподалеко от неё стояла тюрьма. За годы первых пятилеток, тюрьма утратила своё назначение, и её посте­пенно разбирали. Но бесформенные останки здания и окружавшей его стены ещё маячили. А неподалёку высилась двухэтажная школа строите­лей. К ней примыкали тянувшиеся в сторону Вазузы мастерские, склады, гаражи.

Территорию, занятую бывшей фабрикой: громоздившимися вблизи неё ветхими строениями сарайного типа, обветшалыми домишками, по­кинутыми их обитателями, останками тюрьмы и подсобными помеще­ниями школы строителей, - всю эту территорию (десять-двенадцать гек­таров), гитлеровцы отвели под лагерь военнопленных.

Лагерь был обнесён колючей проволокой в три ряда. В самой шко­ле размещалась его охрана. Сычёвская районная Чрезвычайная комиссия по расследованию фашистских злодеяний впоследствии установит: в ла­гере содержалось до десяти тысяч советских граждан.

На углу улиц Гоголя и Большой Советской поместилась полиция в уютном двухэтажном (низ каменный, верх деревянный) доме, ставшем грозой для жителей города.

Самым древним памятником архитектуры был собор Вознесения, построенный в 1759 году - за семнадцать лет до того, как дворцовое село Сычёвка стало городом. Фашисты превратили собор в тюрьму, предвари­тельно выбрав из него пол, сломав приделы, надругавшись над иконами. В этой тюрьме содержались мужчины и женщины; в алтаре была устрое­на уборная.

Но особенно преобразился двухэтажный, казарменного типа дом екатерининских времён, стоявший на стыке улиц Кронштадтская и Ленина. В далёком прошлом в нём располагалось уездное казначейство. После революции здесь находились уездный и городской финансовые отделы, а в предвоенные пятилетки - райфинотдел и инспекция Госстраха. С при­ходом фашистов в этом здании обосновалось гестапо. Дом стал штабом смерти. От него до улицы Пушкина тянулось приземистое, наподобие купеческого лобаза, помещение с зарешётчаными квадратными оконца­ми, находившимися высоко над землёй, под самой крышей. Здесь с дав­нишнего времени хранился уездный архив. В 1929 году, во время органи­зации Западной области, его перевезли в Смоленск. Помещение, разде­лённое на несколько обособленных складов-хранилищ, с цементным по­лом и заштукатуренными окнами, пустовало. Фашисты превратили его в «подследственную тюрьму», а, в сущности, застенок для пыток.

Первыми жертвами гестапо стали начальник пожарной охраны                                                                                                                                                         

льнозавода Александр Лаврентьевич Рядчиков и его сослуживец Григо­рий Николаевич Аристов. Занятые выполнением приказа – разрушить предприятие вместе с его оборудованием, поджечь шохи и склады с ос­татками льнотресты и волокна, они не сумели присоединиться к своему второму партизанскому взводу, которым командовал директор льнозавода Василий Антонович Антонов, скрылись в городе.

Гестаповцы арестовали их по доносу предателей 17 октября - на седьмой день своего хозяйничания в городе. Сутки спустя, 18 октября, часа в три, они начали сооружать виселицу на городской площади, про­тив собора. Через час, приведённые под усиленным конвоем Аристов и Рядчиков, истерзанные пытками, были повешены. У каждого из них на груди висела доска с надписью «За поджог». Вместе с ними были пове­шены три красноармейца. Дул ветер, и пять трупов раскачивались на пе­рекладине дотемна; в семь часов вечера фашисты их сняли, отвезли за ла­герь военнопленных и там закопали.

Печаль и уныние объяли город, перенасыщенный солдатами и офицерами всех родов гитлеровских войск и всякого рода военной техни­кой - автомашинами, тягачами, мотоциклами, бронетранспортёрами, тан­кетками, танками, артиллерийскими орудиями. Но вся эта громада подол­гу не застаивалась - передвигалась по улицам в сторону Ржева. Иногда проезжали вереницы подвод со снарядами, провиантом и прочим интен­дантским имуществом. Всюду слышались только немецкая речь, и всюду сновали только немцы - строем и в одиночку, но обязательно с достоин­ством, будто напоказ.

И редко-редко можно было видеть местного жителя, торопившего­ся засветло справиться со своими нуждами и заботами - запастись водой, добыть у соседей или родственников что-нибудь из провизии, а заодно узнать какие-либо новости.

Новости были неутешительные, мрачные: гитлеровцами захвачены Калинин, Калуга, Брянск, Орёл, под ударами Тула; того и гляди, такая же участь постигнет Москву. Об этом, и только об этом во всю трубили ра­диорепродукторы, установленные в городском саду, на здании, где раз­мещалась военная комендатура, на базарной площади, в лагере военно­пленных и на железнодорожной станции.

Победы гитлеровцев расписывали, не жалея красок, фашистские га­зетенки «Новый путь» и «Колокол», поступавшие из Смоленска. Учреж­дённый в соответствии с «новым порядком» в городской управе отдел пропаганды ежедневно через полицаев и старост распространял по ули­цам сводки фашистского командования о победоносном продвижении войск третьего рейха на восток и новых захваченных городах, о разгроме Красной Армии, и её потерях в людях и технике.

Это был страшный поток клеветы и лжи, и ему надо было противо­поставить советскую пропаганду, большевистскую правду. Но как?

«Радио!», - внезапно пришло в голову Дмитрию Огурцову, когда он, идя по Большой Пролетарской улице, замедлил шаг и прислушался к установленному на здании военной комендатуры репродуктору. Он ве­щал о том, что командующий 4-й армией вермахта фельдмаршал фон Клюге видит русскую столицу Москву в бинокль, а дальнобойные орудия обстреливают её улицы и площади, бьют по Кремлю.

«Брехня! - твёрдо подумал Дима и тут же поймал себя на мысли» -А чем докажешь, что это именно брехня?»

Доказать можно только сводками Совинформбюро»

Получать их по радио!

Распространять всячески — расклеивать, просовывать в щели каж­дого дома, вкладывать в карманы пиджаков, пальто, шуб, зачитывать вслух при встречах с знакомыми, а также в кругу соседей, изредка соби­равшихся по домам.

А для этого нужен радиоприёмник, хотя бы самый простенький, лишь бы можно было настроить на московскую волну.

Эх, жаль Миши Плетнёва нет дома!..

Комсомолец Михаил Плетнёв, по характеристике самой Екатерины Григорьевны Гужовой — директора второй средней школы имени С_.М. Кирова, был способный, трудолюбивый ученик, отдававший предпочте­ние физике и математике. Вместе с небольшой группой сверстников он изучал радиодело. Незадолго до войны семь радиолюбителей (в основном это были девятиклассники) сдали специальные экзамены и получили ди­пломы, свидетельствующие, что они имеют специальности радиотехников. Получил диплом и Михаил Плетнёв, о чём Дмитрий Огурцов хорошо знал.

Вскоре после памятного разговора с отцом и матерью Дима отправился на поиски друзей, и первым, кого он повстречал, к своей радости, был Миша. Но так как повсюду сновали немцы, друзья побоялись при­влекать к себе внимание, лишь кивнули друг другу. И уже одно это для них многое значило!

Дима зашёл к нему сегодня на дом, пользуясь тем, что на улицах было «поспокойнее» в сравнении с прошлым разом. И не застал. Харитинья Евстигнеевна - мать Миши - сказала, что его вместе с Юрой Дубров­ским «куда-то унесло»»

От Плетнёвых, с улицы Луначарского, Огурцов заспешил на Большую Пролетарскую, к Василию Капорцеву» Доносившаяся из репродук­тора немецкая радиопередача подхлёстывала его: надо действовать, дей­ствовать!..

Капорцев оказался дома. Худощавый, темноволосый, с ясными, отливающими голубизной глазами, в накинутом на плечи пиджачишке, - в доме было прохладно, - парень по-приятельски поздоровался с Димой, поинтересовался, где он пропадал все эти дни, и не дожидаясь ответа, с возмущением заговорил уже о другом: о том, что «начальство сбежало, бросило их на произвол судьбы, и вот теперь как хочешь, так и выкручи­вайся».

- Не нам об этом судить, - резко осадил его Дима, и, не дожидаясь приглашения, уселся за стол, помял в руках кепку, поглядел на друга исподлобья.

Капорцев не унимался.

-  То есть как не нам? Ведь можно же было собрать нас, дать зада­ние…

-  С этим и пришёл. Чувствую по твоему настроению, что ты,  что мы…

-  Дима! Я готов на всё! Вот… - Капорцев вынул из кармана брюк пистоле. - Не расстаюсь. Чуть что - любого гада ухлопаю.

-    Не горячись. Дома кто?

Василий подсел к другу, и понизив голос, уже более спокойно проговорил:

- Один. Отец в амбарушке чем-то занят, а мамаша пошла по каким-то делам к тёте Тане Калининой.

-    Так вот слушай...

И Дима начал излагать свой план. По его мнению, надо, прежде всего, создать организацию, а точнее группу. Ядром группы станут комсомольцы, которые знают друг друга, верны друг другу.

- С них я и начинаю, - продолжил Дима. В эту минуту он особенно почувствовал правомерность такой инициативы; он был уверен: за ним пойдут!...

 - Двоих я уже разыскал - Плетнёва и Дубровского. Правда, погово­рить не удалось, но... они на месте. Теперь вот ты.

-    Алёша Панфилов тоже на месте.

- Как, разве он не ушёл к партизанам? Ведь он же присягу принимал, это я хорошо знаю! Неужели струсил?!.

- Нет, всё получилось не по его вине. - Спрятав пистолет в карман пиджачишки, Капорцев изложил вкратце то, о чём ему говорил Алексей Панфилов, и чему нельзя было не верить.

10 октября, в момент отступления наших войск из Сычёвки, Пан­филов вместе с командиром второго партизанского взвода Антоновым поджигал на Социальной улице здание опытной сельскохозяйственной станции. Внезапно вражеские авиабомбы с грохотом взрыли, вывернули и разнесли мостовую. Панфилов побежал, но вдруг незримая сила взрывной волны отбросила его, и он потерял сознание. Долго не мог сообра­зить. К утру собрался с силами, поднялся. Тишина стояла… Тишиной были придавлены все улицы; все дома, все пепелища и развалины… Пах­ло дымом, гарью и чем-то палёным, обгорелой жестью… Еле пришёл домой…

-    А теперь он как? - спросил Дима.

Поправляется, но… злой, и ругает фашистов. Это мне говорил Валька - его брат. Вчера приходил.

Валентин Панфилов по просьбе Алексея приходил к Василию Капорцеву, чтобы узнать, дома ли он, и кто ещё из ребят остался в городе.

-    Надо связаться с Алексеем, - сказал Дима.

- Я пообещал наведаться.

Наведайся. Передай наш разговор. Да скажи, чтоб поскорей выздо­равливал. А теперь слушай дальше…

Но дальнейший разговор не состоялся.

-  Ой, что-то мамка бежит… - встревожился Вася, приподняв окон­ную занавеску и поглядев на улицу. Глядеть, озираться, всматриваться, -стало привычным у горожан: ведь кругом были враги.

- Что деется!... Сыночки мои, что деется!...  - прямо с порога заго­ворила сквозь слёзы Прасковья Семёновна, мать Василия Капорцева.

Ребята всполошились, повскакивали с мест. Они почувствовали: случилась беда. Но какая? С кем? Уж, не с ней ли?

Нет, не с ней. Еле сдерживая рыдание, она рассказала: два дня тому назад, в полдень, фашисты арестовали Алексея Парфёновича Калинина и Василия Ивановича Капустина.

Калинин и Капустин тоже служили в пожарной охране льнозавода. Приняв партизанскую присягу, они, вместе с другими своими товарища­ми, честно выполнили задание: в день вступления гитлеровцев в город предали родное предприятие со всеми его строениями разрушению и ог­ню. Спустя ровно два года в акте Сычёвской районной Чрезвычайной ко­миссии по расследованию немецко-фашистских злодеяний будет сказано, что Калинин и Капустин «до последней минуты оставались верны своему делу». Занятые этим делом, они тоже отстали от своего взвода, которым командовал директор Антонов, поневоле оказались дома.

-    Их кто-то выдал! - гневно проговорил Дима, сжимая кулаки.

- Выдали - безоговорочно согласился с ним Василий, и к матери: - Что с ними, узнала?

-    Повешены! Сегодня... Антонина видела...

Антонина Михайловна Калинина, женщина не робкого десятка, обращалась в городскую управу, полицию, военную комендатуру, гестапо, надеясь узнать, за что забрали её ни в чём не повинного мужа и что с ним будет? Она даже пыталась протестовать, настаивать, просить: мол, забра­ли его, заберите и меня! Её вежливо выслушивали и столь вежливо вы­проваживали. В иных случаях успокаивали: «Разберёмся по справедливо­сти; Немецкая власть - гуманная власть». Не верила, ходила на площадь, высматривала: что там у виселицы? Ничего, никакого движения... Исто­во крестилась, молила бога: смилосливься!.. спаси и помилуй…

Никто не помиловал.

-  … Вот недавно опять пошла, и чуть было рассудка не лишилась: повешены!.. Родненькие!.. - закончила своё горестное сообщение Прасковья Семёновна.

Не сговариваясь, Дима и Вася выбежали из дома, свернули на улицу Социальную, а с неё - на улицу Бычкова, которая и привела их к го­родской площади. За каланчой и торговыми рядами, обращёнными в ин­тендантские склады, возле которых похаживали часовые с автоматами, ничего не было видно. Придерживаясь развалин Дома обороны и «коробок» жилых строений и магазинов, друзья подошли к углу улицы Карла Маркса.

Но останавливаться здесь - вызвать подозрение у немцев. Ведь на противоположном углу, в здании райкома партии, размещается какое - то важное военное учреждение (ребята не знали, да и не могли знать, что здесь находился штаб 9-й немецкой армии). Возле него расхаживают часовые, руки которых лежат на автоматах. К зданию протянуты провода связи, множество проводов. У закрытых наглухо ворот и калитки, ведущих во двор (вход в райком партии был со двора), стояли тоже часовые, а поодаль - два легковых автомобиля и мотоцикл с коляской, тут же топ­чутся солдаты, очевидно шофера.

Нет, задерживаться здесь нельзя. Да отсюда и не видно, что там, напротив собора, между часовнями Николая - Угодника и другой, стоявшей чуть наискось, делается, почему там толпятся немцы.

Ребята пошли наискосок, как бы срезая угол площади, к развалинам Дворца пионеров. Потом по прямой, мимо руин жилых, некогда двух­этажных домов, глядевших окнами на торговые ряды и каланчу.  Приблизившись к часовне, Дима и Вася увидели повешенных в изодранной одежде, босые, с закрученными назад руками, склонёнными набок, взлохмаченными головами и следами крови, запёкшейся на лицах и оголённых частях тел. Пытки в застенках гестапо сделали их похожи­ми друг на друга, и поэтому ребята не смогли определить, кто из казнённых был Алексей Парфёнович Калинин, а кто Василий Иванович КапусТИН.

Впрочем, если бы вглядеться, можно было бы и определить. Ребята наверняка узнали бы, прежде всего, дядю Лёшу Калинина.

Дядя Лёша!.. Непревзойдённый игрок на гармони, он постоянно участвовал в школьных вечерах самодеятельности и веселил учеников своей музыкой. Знали его в Сычёвке и как мастера по починке «венских», «тульских», «саратовских» гармоней и даже баянов.

Но гитлеровцы, заметив Диму и Васю, загалдели:

-    Шнелль геен цурюк! (Быстрей назад!),

Ребята поняли это, попятились, но очевидно гитлеровцы требовали, чтобы они вообще убрались отсюда. Так и есть. Из их общей массы отделился один в чёрной форме, со свастикой и знаками отличия унтершафю-рера (унтерофицера), зычно выкрикнул: «Далли венде дих!» (Живей по­ворачивайтесь!» и сопроводил выкрик повелительным жестом.

Ребят словно ветром сдуло. Остановились, чтобы отдышаться, уже на улице Бычкова, у поворота на улицу Социальную.

-  Видел?...   - обратился Дима к другу; в его чуть слышном голосе теперь таились боль и неугомонная жажда мести; он стиснул кулаки. Василий в ответ простонал, - душили слёзы, кипевшие в сердце, полном гнева…

Трупы казнённых вывезли, до позднего вечера под усиленной охраной гитлеровцев; никто из горожан не мог взглянуть на жертвы фашист­ского произвола даже издали...

Жена казнённых патриотов Антонина Ивановна Калинина и Александра Михайловна Капустина просили, чтобы оккупационные власти разрешили им похоронить своих мужей на кладбище. Трупы были сняты и закопаны за лагерем военнопленных под покровом ночи.

Было это 25 октября 1941 года.

Глава 4

«Водой не разольёшь» Так говорили о Юрии Дубровском и Михаиле Плетнёве не только в школе, но и на улице Луначарского, где они жили по соседству друг с другом. Они сблизились ещё до учёбы в без­винных детских играх в «прятки», «жмурки», «кошку и мышку». В первый класс пошли вместе, сопровождаемые мамами-соседками Натальей Михайловной Дубровской и Харитиньей Евстигнеевной Плетнёвой. По­том они вместе готовили уроки сперва по букварю, затем по стабильным учебникам средней школы.

Оба были серьёзны до того, что занятия в кружках - драматическом, хоровом, музыкальном - считали зазорными. Предпочитали доми­но, шашки, шахматы, технические кружки, где можно было «покрутить головой». С восьмого класса увлеклись радиоделом. Когда Михаил Плет­нёв получил диплом радиотехника, Юра поздравил его и полушутя, полушутя, полусерьёзно произнёс:

- Да сгинут враги нашей Родины от радиоударов моего радиодруга…

В грозное лето 1941 года - в разгар Смоленского сражения - друзья вместе со всей молодёжью города копали противотанковый ров.

Из колхозов и совхозов района угоняли племенной скот на восток, в глубокий советский тыл. В эти дни заведующий дорожным отделом райисполкома Александр Васильевич Дубровский, по специальности ин­женер-строитель, наводил переправы через водные преграды. С ним на­ходилась и его жена Наталья Михайловна, ранее работавшая операцион­ной сестрой в городской больнице, и двухлетний сынишка Валерий.

Возвратившись с оборонных работ в опустевший дом, Юра поселился на жительство Плетнёвых, не торопившихся с эвакуацией, что осо­бенно устраивало друзей-неразлучников, втайне решивших остаться на месте, даже если город будет оккупирован; - они намеревались мстить врагу.

В разгар боёв за Сычёвку возвратился из командировки Александр Васильевич Дубровский с женой и младшим сыном. Кинулся на поиски подводы, чтобы уехать, но было уже поздно, - город захватили немцы. Обе семьи спрятались в окопе, вырытом за их домами.

С первых дней оккупации Миша и Юра начали строить планы мести. Им хотелось, прежде всего, поджечь, а ещё лучше - взорвать свою родную школу, превращённую гитлеровцами в казарму. Услыхав, что на южной окраине города гитлеровцы создали лагерь, друзья включили в свои планы и освобождение находившихся в нём военнопленных.

При всём увлечении техническими знаниями и глубоком понимании, что дело, сопряжённое с определёнными трудностями, требует чёт­кого расчёта, особой изобретательности, ясного осмысления, - при нали­чии этих, безусловно, прекрасных качеств, друзья всё же оставались меч­тателями-романтиками, какими были в безоблачные школьные годы.

Если бы деревья, росшие у дома Плетнёвых, могли говорить, они бы поведали, о чём мечтали вслух Юра и Миша, сидя в тёплые вечера на скамье под их зелёными кронами. О многом мечтали, много радужного возникало в их воображении: и полёты на Луну и Марс, и радиосвязь с живыми существами других планет, и освоение глубин морей и океанов.

-    Вы неисправимы!

Этот упрёк бросил друзьям Дима Огурцов, разыскавший их на за­дворках, в окопе, - обрадованные его появлению, они поделились с ним своими мечтами-планами...

-  А вы подумали, как осуществить, эти ваши «планы?» - сурово спросил Дима. - Какими силами? И какими средствами?

Друзья замялись. Нет, они ещё не задумывались над этим...

Чтобы не огорчать их, а главное, не охладить, Огурцов, как всегда, в таких случаях, заговаривал о другом, о том, что в городе уже начались казни - повешены четверо из пожарной охраны льнозавода и трое красноармейцев.

Сказал он с возмущением и о том, что фашистская пропаганда -радиосводки, листовки, газеты, плакаты, восхваляющие победу гитлеров­ских войск и проклинающие большевиков, изо дня в день широко рас­пространяется, и ей нечего противопоставить, и нечем, возможностей

-  Хорошо бы радиоприёмник! - проговорил он, вздохнул, и уже твёрдо - не попросил, а предложил, потребовал: - Найдите радиоприём­ник! В крайнем случае, соберите! Вы же творили в школе радиочудеса!

-    И верно, Мишка! - встрепенулся Юра, - Давай, попробуем, а?

Я уже думаю об этом, думаю… - отозвался Плетнёв. - Но сразу приёмник не сделаешь.

- Конечно, не сразу, - согласился Дима. - Но делайте!.. Я попробую собрать всех наших, оставшихся ... И вы доложите, как у вас налаживает­ся дело… А теперь давайте сообразим, где и что, какие детали, части можно достать…

Этот разговор происходил в тёмном окопе, над которым посвисты­вал холодный пронизывающий ветер, гонявший и крутивший снежную крупу.

Наступила ночь - настороженная, тягостная. Дима лежал на диване под дерюгой, - любимое, такое уютное одеяло похитили немецкие кава­леристы. Сна не было.

Перед глазами качались трупы казнённых дяди Лёши Калинина и Василия Капустина, похожих друг на друга, несмотря на разницу лет. Дима всматривался в их лица, как всматривался тогда, когда вместе с Капорцевым находился близ часовни. И он видит, как тогда: их лица вы­ражали не муки, испытанные в гестаповском застенке, не страх смерти, а суровое спокойствие, что-то непреклонно твёрдое.

Казалось, даже мёртвые, они не утратили чувства собственного достоинства и всем своим видом говорили: «Мы честно исполнили свой долг, теперь дело за вами..» Это они говорили ему, комсомольцу Дмит­рию Огурцову, и его товарищу, комсомольцу Василию Капорцеву… И вдруг: «Цурюк! Далли венда дих!» (Назад! Живей поворачивай­тесь!). Во тьме возникает фигура в чёрном со свастикой и знаками отли­чия унтершарфюрера. Это гестаповец!..

Дима замер - на улице, в мёртвом безмолвии, раздались короткие выстрелы.

Пужают! - послышался с кровати голос Александра Ивановича.

- Не спишь, сынок?

- Не спится. Сегодня я такого нагляделся!.. И теперь вот мерещится...

Дима рассказал, чему был свидетелем днём, на площади

- Никогда не забуду! - заключил он.

-  Спите вы, не нагоняйте страха, - заворчала Анастасия Ивановна, лежавшая на печи.

Но сон не шёл. Дима глядел, глядел в одну точку - на шкаф, отделяющий прихожую от «зальца, и думал.  Думы были тяжёлые - о под­польной борьбе. Как её вести? Вот он не далее как вчера вознамерился в глазах врагов хитрить, юлить, одним словом, маскироваться. Это удобно для одного. Удобно и безопасно. Как говорится, сам себе голова. А для целой организации, или хотя бы для небольшой группы, что более всего приемлемо, какая конспирация?

В школе их не учили этому. В пионерские годы иногда играли в «красных» и «синих», но ведь то были игры в «войну», где всё на виду, так сказать, открытое противоборство.

А вот как действовать целой группе в условиях, где всё должно быть скрытно? Как, примерно, десятку подпольщиков можно организованно, по единому плану мстить врагу, выполнять коллективно проду­манные, направленные к одной цели задания и в то же время оставаться невидимками?..

Но, похоже, Дима начал дремать - ему вновь что-то почудилось…, почудилось серебристое сияние…  А в сиянии том средних лет женщина в полушубке, тёплой шали, лаптях и с остро оточенной косой на плече» Кто

же это, такая?»» А рядом с ней в старой офицерской форме - кто?.. Э, да неужели?!

От удивления и радости у Димы на миг, замедляется дыхание. Ведь это же перед ним сычёвские знаменитости, -герои 1812 года Василиса Кожина - старостиха Василиса - и офицер суворовской выучки Семён Емельянов. Он слышал о них, когда ходил вместе с пионерами и вожатой Клавой Морозовой на экскурсию в совхоз «Дугино».

А теперь, вот они пришли к нему… Они благословляют его… благословляют на борьбу…

Сияние розовеет, розовеет… И вот уже в нём Павел Корчагин в будёновке… Шашка наголо… «Только вперёд, только на линию огня!» - призывает он Диму.

И вдруг:

Форт фон гиер! (Вон отсюда!).

-    Нихт штеенбляйбен! ((Не задерживайтесь).

Немцы! Их четверо. Они ввалились в дом, как в свой собственный. На плечах погоны с белой окантовкой. Пехотинцы. Один из них в звании ефрейтора.

Дима вскакивает, - сновидения как не бывало. Напяливает на себя рубашку, пиджачок, наспех обувается. Отец и мать уже оделись и при­хватывают самое необходимое — хлеб, накануне испеченный, кое-какие постельные принадлежности, кое-что из посуды.

- Шнелль, шнелль! Форт! (Скорее, скорей! Вон!) - повелевает ефрейтор, властным жестом указывая на дверь.

Солдаты сбрасывают с себя автоматы, ранцы.

- Дима, возьми дерюжку, - говорит отец.

Нагруженная неприхотливым домашним скарбом, семья выбралась на улицу. Куда же идти? Вся улица загорожена машинами, тягачами.  У самого амбара, переоборудованного военнопленными под столовую для гитлеровских солдат, дымила походная кухня. Слышался глумливый рас­катистый смех и отрывистый говор, - расквартировалась крупная пехот­ная часть.

Куда ж идти? Где приложить голову?!.

А!.. Вот, прижимаясь к забору, плетётся старик с юношей. За ним две пожилые женщины с хотулями. Трое ребятишек. Соседи! Молча раскланявшись, Огурцовы пошли следом. А за ними потянулась ещё се­мья, ещё…

Было по-осеннему сумрачное, туманное, промозглое утро. Под но­гами изгнанников хлюпала и причмокивала грязь, - выпавшая с вечера снежная крупа растаяла…

У дома на углу улиц Социальной и Луначарского расхаживал гит­леровец в длинной шинели и каске. Его руки в перчатках небрежно лежа­ли на автомате, висевшем на груди. Увидев изгнанников, он указал авто­матом на вход в этот дом и лениво, но властно сказал:

-Гиерер!..  Гиер!.. (Сюда! Здесь!.)

В доме битком набилось до десятка семей. Разбрелись по своим жилищам в первых числах ноября, когда гитлеровцы снялись с постоя.