Автобиография.

Родилась я 25 марта 1953 года в прекрасном городе на Волге - Костроме. В 1957 году родители переехали на родину отца в Смоленскую область. Там, в деревне Ельнинского района, прошло небольшое моё детство. Там же закончила школу, затем Ельнинский сельскохозяйственный техникум в 1972 году, который в то время считали кузницей кадров. В Сычёвку попала по распределению, но так получилось, что она стала моей третьей малой родиной. Сорок лет проработала бухгалтером, хотя мой послужной список невелик: первые 8 лет в колхозе "Рассвет", с 81 по 93 годы - в Сычёвской ДПМК, дальше 13 лет отдала Почте России, и последние 6 лет трудилась в Сычёвском отделе по культуре. С августа 2012 года нахожусь на пенсии.Ветеран труда Смоленской области. Мать троих детей. Имею внука и внучку.                                                                                       

  Творческая биография.

В детстве я была довольно замкнутым ребёнком. Родители не могли уделять мне достаточного количества времени для общения, потому что день деньской пропадали на работе, а я оставалась с бабушкой и дедом. Они оба были неграмотными, и вся их жизнь прошла в одной и той же местности - деревне Угрица Ельнинского района. И всё же думаю, что корни моего творчества лежат здесь, в моём детстве, поскольку фантазировать сама себе придумывать игры и развлечения.

   Первые мои стихи появились лет в 18 или 19. Потом случались годы, когда писалось или не писалось, в зависимости от настроения или жизненных обстоятельств, но получилось так, что писала исключительно "в стол". Серьёзно начала писать недавно. В настоящее время пытаюсь так же писать и прозу. Нигде до сих пор не печаталась. Стихи свои и прозу публикую на серверах Стихи.ру и Проза.ру. и некоторых литературных групп. С марта 2015 года вступила в Сычёвско-Новодугинское литературное объединение "Вазуза". В 2015 году участвовала в областном конкурсе "Библиопарнас", в котором (неожиданно для себя) победила и получила Диплом первой степени.Участвовала в творческой встрече ЛО "Вазуза"     

 Первый поэт, с которым мне пришлось «познакомиться» в детстве, был А.Блок. Лет в 9 случайно на чердаке нашла книгу без обложки и через короткое время уже декламировала самой себе: "Чёрный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! ..." Произведения Блока люблю до сих пор, а так же Пушкина, Лермонтова и многих других поэтов. Из современников нравятся стихи Бориса Рыжего, Александра Роскова. Отдельной строкой хочу выделить Николая Рубцова. Читая его стихи, физически чувствую его одиночество и безысходность.

                                                      «Безбашенный»

    Всем понятно, что наша жизнь состоит из маленьких эпизодов, способных принести огорчение, либо, наоборот, поднять настроение – в зависимости от того, плохой это эпизод или хороший. Иногда ты и сам не можешь предугадать, что случится с тобой в ближайшее время. Так и получилось со мной не позднее, чем два дня назад, и вот уже, как минимум, сорок восемь часов меня не покидает лёгкое приятное возбуждение, вызывающее улыбку.
    Был настоящий зимний день с небольшим морозцем. Солнца не было, но в том месте, где оно предполагалось, затянутое облаками небо было гораздо светлее, и взгляд невольно тянулся в ту сторону. Мы вышли гулять с Джемом. Рано мы с ним не выходим, за что я благодарна своему четвероногому питомцу. Знаю, что многие выгуливают собак очень рано, потому что те будят своих хозяев с требованием прогулки. Мой же «таксон» очень любит утром поспать. Я не встречала бОльшего «сони», чем мой пёс. Со смущением признаюсь, что в этом мы с ним чрезвычайно похожи. У меня по утрам тоже самый сон. Но даже я просыпаюсь раньше. Его частенько даже будить приходится.        
    Зима нынче снежная, но в нашем районе неплохо и широко чистят дорогу, потому что тротуаров на данном участке нет, и люди могут ходить только по обочине. Здесь мы и гуляем. Больше и негде, так как с двух сторон снежные «бровки» после грейдера, а за ними высятся пышные сугробы.  
    Мы уже собирались уходить домой, и повернули в обратную сторону. Взгляд мой упал на дорогу, карабкающуюся в горку, которую приходится преодолевать как людям, так и машинам, когда им нужно добраться в центр городка. Шустрая светлая собачонка, едва различаемая на белом снегу, стремительно неслась с горки в нашу сторону. Бежала она как-то странно, как бы подпрыгивая. Надо сказать, что Джем, как многие таксы, недолюбливает собак и при встрече с ними частенько устраивает свару. Он даже на экран телевизора бросается со страшным лаем, когда там показывают животных, грозя свалить аппарат на пол. Я потянула поводок, и мы двинулись в сторону дома. В этот момент я отчётливо понимала, что собака добежит до нас гораздо быстрее, чем мы приблизимся к калитке, и опять взглянула вперёд. И тут с удивлением и восторгом одновременно вдруг поняла, что это никакая не собака, а заяц. Читала, что у зайцев слабое зрение. Наверное, он не сразу увидел меня и собаку, а когда рассмотрел, резко свернул влево, стремительно сиганул через снежную бровку и длинными прыжками понёсся вниз, вдоль огородов, а дальше – через поле к реке. Джем так ничего и не понял и, вопреки моему ожиданию, даже не тявкнул.
    Всё последующее время я рассуждала, как заяц мог оказаться в центре города? Ведь получается, что бежал он от центра к окраине. Сколько плутал «косой» по заснеженным улицам? Как не напоролся на бесхозных собак, которые в большом количестве «сами по себе» гуляют, где придётся? Попал ли он на глаза кому-то, кроме меня? Тут вдруг вспомнилось, как раньше, особенно в детстве, зайцы зимой были частыми гостями в деревне, где я росла. А теперь вижу их очень редко, то ли потому, что, в связи с возрастом, почти не бываю на природе, то ли зайцев стало совсем немного. А тут вдруг такой подарок!

    Теперь мы снимаем на камеру всё, что попадётся интересного. И у меня в ту минуту лежал в кармане айфон. Но всё произошло так стремительно, что только мысль промелькнула: «Ах, вот бы…».
И всё-таки, это какой-то особенный заяц был, не иначе. То ли чересчур храбрый, то ли совсем молодой и глупый – «безбашенный». Но как же приятно в любое время года - хоть неожиданно, хоть накоротке, - встретить малую частичку нашей Великой Природы! То, что имеет место быть, что создано Высшим Разумом и должно оберегаться человеком. Живи, заяц! Живи, «безбашенный»!
 

Мне б вернуться ...

ВЕТКА

              Бабушка грустным взглядом оглядела с ног до головы невысокую хрупкую фигурку в коротком линялом сарафане.   

- Так тебе ноне ничегошеньки и не справили. Коленки торчат как у цыплёнка. Может, лучше, школьное надела бы? - она ​​тяжко вздохнула.

- Не, ба, - в школьномко, - девочка лениво побрякала рыльцем рукомойника за ситцевой цветной занавеской.

Это совершенно не хотелось, но под бабушкиным нажимом пришлось проглотить половину яичницы и пригубить молоко. В этот момент за окном раздался спасительный сигнал автомашины, и Ветка выскочила из-за стола.
- Ну, с богом! - на ходу перекрестила её бабушка.

        Напротив дома остановилась автомашина с жёлтой бочкой, на которой с помощью крупными коричневыми буквами написано: «Молоко». Конечно, не ахти, какой транспорт, сельчанам большая помощь: кому ещё за какой надобностью. Никогда не отказывает Петя- «молокан», как прозвали его односельчане. Кто первый место «забьёт», тот и поедет, поскольку это - в кабине одно. Вот и Ветке с бабушкой приспичило взять в сельсовете справку о составе семьи Веткиного техникума, куда она нынче учиться поступила. Это, чтобы видно было, что состав их семьи - два человека всего: она да бабушка. Не верят теперь нигде без бумажки. 
        Но был у Ветки один большой секрет, о котором она не сказала даже бабуле. С самого конца мая хранила и оберегала она его, с того момента, когда после классного часа поссорилась с лучшей подружкой Танькой Зубовой. Долго она размышляла потом, как попасть в центральную усадьбу, до которой - ни много, ни мало, - а километров четырнадцать наберётся. Уйти из дома так, чтобы бабушка не хватилась, никак не получится. А тут - повезло, так повезло - справки у них, оказывается, не доставало. Так и появилась возможность выполнить задуманное - и ноги бить не нужно, и бабушку обманывать тоже.
         Бабушку Ветка жалеет. Потому что кроме бабушки у нее никого - на всём белом свете. И у бабушки тоже никого. Ветка видит, как бабуля часто вздыхает и украдкой смахивает слёзы, поглядывая на портрет дочери, висящий в простенке между двух покосившихся окошек. Бабушка всю жизнь проработала на пекарне, пекла «хлебЫ» для всей округи. Теперь у нее больные ноги, но по дому и в огороде она ещё как-то топчется, а дальше своей деревни уже несколько лет никуда не вылезает. 
       У самой Ветки мама в памяти возникает небольшими проблемами светлыми островками. За семь лет самое главное куда-то отодвинулось, стёрлось, и теперь - то вдруг вспомнится, как мама принесла ей однажды, в конце лета, перезрелых вишен в своей старенькой косынке. То, как возила её к зубному доктору в районный центр, когда старый зуб у Ветки сидел в своём гнезде ещё очень крепко, а новый, белея, уже выглядывал из десны и пытался вытеснить его. То голос чей-нибудь услышит - и так вдруг грустно станет, потому что больно уж этот голос мамин напоминает. А то запах какой-нибудь ветром невзначай принесёт, ей в голову, вдруг, стукнет, что так у мамы волосы на виске пахли, разогретые солнцем. Да что говорить… не хватало ей мамы. Они же у всех должны быть - это Ветка точно знает. Так ведь и отец должен быть. Но тут у нее - вообще… лучше не вспоминать.
        Дядя Петя крутил баранку, пытаясь половое объехать огромные лужи, канавы и рытвины, коих на разбитой просёлочной дороге было видимо-невидимо. Но как ни старался он, а машину всё-таки частенько кидало из стороны в сторону так, что Ветка чуть было язык не прикусила. Однако даже «колотливая» дорога не могла отвлечь её от тяжёлых мыслей.  
 - Счастливая Танька Зубова, - думала она. - У нее и мать, и отец. И полный комплект бабушек-дедушек. А отец - не кто-нибудь, а председатель их колхоза, Герой Соцтруда, всеми уважаемый человек Николай Аристархович Зубов. Танька отцом гордится. И Ветка гордилась своим, которого никогда в жизни не видела. Ведь он у нее моряк-подводник, погибший при выполнении ответственного задания. Так она считала… аж до конца мая месяца этого года. А в конце мая прозвенел последний звонок. Нарядная и с букетом, Надежда Сергеевна провела классный час. Все ребята были взбудоражены окончанием учёбы, предстоящей сдачей экзаменов, жарко разгоревшимся летом. Потом они вдвоём с Танькой, возбуждённые до предела, хохоча над своими же глупыми шутками, шли домой, размахивая пустыми портфелями - почти все книжки сдали перед классным часом. И тут,
«Эх, не подорвался бы на торпеде мой папка, конечно, не пустил бы меня в техникум после восьмого класса… Пошли бы мы с тобой, Танюха, вместе в девятый, а потом, после десятого, может, и в институт какой - тоже вместе , - и обняла подругу за шею свободной левой рукой. Вот с этого-то всё и началось. Танька вдруг сняла её руку со своего плеча и выдала со всей, только ей присущей, прямотой.

- Ты, - говорит, Ветка, - долго ещё маленькой девочкой прикидываться будешь? Столько лет тебе все «мозги пудрят», а ты и рада! Жив, здоров твой отец, просто с другой семьёй живёт. Все это знают кроме тебя. И никакой он не герой-подводник, бухгалтером работает в сельсовете, в центральной усадьбе Холмы Энгельгардта.

Тут у Ветки нога о камень споткнулась, и чуть было носом она в дорогу не воткнулась – так неожиданно, как гром с неба среди зимы, прозвучали слова подруги. И как-то сразу и день не таким уж солнечным показался, и веселье куда-то испарилось, которое только что через края плескалось…

- Ты что несёшь! – накинулась она на подругу. – Перегрелась что ли?! Какой ещё бухгалтер? – и так захотелось Таньке по голове портфелем врезать, но сдержалась из последних сил, потому что драться девчонкам - это уже совсем худое дело. А они ведь дружат с первого класса, каждый год сидели за одной партой, только в третьем классе, в последней четверти, их «училка» с мальчишками рассадила, чтобы не разговаривали, но это ненадолго. Танька обескуражено замолчала, видать  и сама не рада была, что правду «врезала». Иногда лучше молчать, чем говорить. Да только слово не воробей.

         С тех пор Ветка места себе не находила. Бабушке, конечно, ничегошеньки не сказала, и даже вопросов никаких задавать не стала, чтобы у неё подозрения не вызвать. Решила всё разузнать сама - и на все сто процентов.  А когда та в жаркий полдень прикорнула в кухне на кушетке, достала альбом и три раза из конца в конец  внимательно просмотрела. Ведь если был папаша-подводник, то и фотографии  должны сохраниться. Или его, или корабля военного. Но никого, кто годился бы ей в отцы, на старых снимках Ветка не обнаружила. Она и раньше не однажды листала альбом, но так… бездумно. А в этот раз просто рылась, в надежде обнаружить хоть малую зацепку. Были фотографии ещё молодой   бабушки, мамы и самой Ветки. Даже было фото, где они с мамой вместе – как раз в тот день, когда к зубному ездили. Это её мама в фотоателье  затащила, чтобы нытьё прекратить. Уж больно дочка в то время докторов боялась. Были здесь и фотографии военных, но это были старые и очень плотные  снимки, на которых дяденьки стояли и сидели с эполетами и саблями, видно ещё николаевских времён, как называла бабушка. Тут-то и пришло в голову Ветке, что видно зря не поверила она подруге. Всё ведь сходилось – ничего не осталось от папки-подводника. Лопнула легенда как мыльный пузырь. Одно разочарование горькое в итоге да досада. Больше всех на себя, конечно, что такая легковерная уродилась. Что почти взрослая уже, в техникум собралась, а правду от выдумки отличить не смогла. И на Таньку ещё…  Ну, на неё за то, - что раньше глаза ей не открыла – слушала Веткины бредни про отцовские  подвиги и молчала. Хороша подруга, нечего сказать.
          Так, в результате анализа последних событий, Ветка пришла к удручающему выводу, что папаши героя-подводника у неё  нет, и не было. Напрашивался вопрос: «А как же бухгалтер?»  Вот и пришла идея провести следствие. И, если всё сказанное Танюхой,  правда,  – посмотреть в глаза «бухгалтеру» этому. А, может быть, и  высказать, предателю, - кто он такой. Пусть знает, что если не нуждается в дочери, так Ветка - и подавно. А ещё подумала, что и мама, возможно, из-за него так рано ушла: горевала-горевала да и заболела. Вот эта мысль  ранила больней всего.

- Уж, ты не занедужила ли? – спросила вечером бабушка, озабоченно щупая Веткин лоб. – Торчишь целыми днями на речке… Или перекупалась, или на солнце перегрелась. Хотя…, последнее время ты вроде бы дома всё. А я, грешным делом, хотела тебя завтра за справкой в сельсовет отправить с «молоканом». Уже и договорилась. Ну, тогда придётся в другой раз.

- Да здорова я, ба! – Ветке просто не верилось, что всё задуманное так удачно складывается. Она захохотала и  запрыгала вокруг бабули, целуя её в полные щёки.

- Вот коза-дереза! – засмеялась та. – То ходит как в воду опущенная, то скачет до потолка.

                                          ***

              Дядя Петя высадил Ветку прямо возле сельсовета, потому что как раз мимо и проезжал.

- Здесь тебя и заберу, - сказал он через открытое окно. – Я, примерно, в начале первого буду. Нескоро это. Придётся ещё стоять, пока молоко через сепаратор пропустят, да пока обратом зальюсь. А там, на сырзаводе, очередь бешеная из машин каждый день. Жди, одним словом.

- Хорошо, дядь Петь! – помахала рукой Ветка и почти бегом припустила к крыльцу сельсовета. Да она будет хоть до вечера ждать. Разве сейчас это главное?!

С крыльца она шагнула в довольно тёмный – с солнечного света – коридор, где было несколько дверей и среди них - крашеная рыжей краской,  нужная ей. 

        Комната, которую занимал сельсовет, была небольшая, а из-за громоздившихся шкафов, забитых толстыми папками, казалась и вовсе маленькой. За дальним, если так можно сказать, столом, сидела очень полная тётенька в возрасте и с мелкой химической завивкой. По тому, как она важно сидела, и по её серьёзному виду, Ветка поняла, что эта тётенька здесь главная. А ближе к двери находилась  другая – совсем молоденькая, на вид почти Веткина ровесница. Перед ней стояла старая печатная дребезжащая  машинка, на которой та, медленно  «тюкая»  одним пальцем, печатала текст. При этом эти две работницы вели между собой оживлённый разговор, видимо обсуждали какой-то рабочий момент. Поэтому на Ветку они  как-то сразу и  не переключились, так что она даже не поняла, ответили на её «здравствуйте» или нет. Был ещё третий стол, стоящий у окна. Но он был так сильно и беспорядочно завален бумагами, что имел совершенно «необжитый» вид.

- Вот же Танька…, падлюка…, наплела! Бухгаааалтер…! А я и поверила, попёрлась проверять, -  с неприязнью о подруге и о себе самой подумала Ветка.

       В этот момент открылась дверь,… и вошёл «он». Ветка узнала его сразу! Точней  - узнала себя в нём. Вот, оказывается, в кого у неё уши оттопыренные и глаза «мышастые»,  глубоко сидящие под широкими и густыми бровями. И сутулость эта…, за которую бабушка её всегда ругает. А этот нос, острый на конце!.. Не хватает  только двух огромных залысин да лёгкого намёка на щетину. Но она ведь не мужчина. К тому же, все говорят, что хорошие волосы ей от Маруси, то есть от мамы достались.
Вошедший  решительно двинулся прямо к «необжитому» столу,  сел за него и  низко согнулся  над бумагами.

- Видно выходил куда-то, а теперь вернулся, - догадалась Ветка. Она начала было рассматривать его детальнее, но тут её, наконец-то, заметили и тётенька, которая  в возрасте, спросила, по какому она вопросу.

- Напечатай ей, - приказала она секретарше, услышав ответ, и занялась работой.  

- Имя? – спросила молодая работница, вставив в машинку половинку листа сероватой бумаги.

- Ветка! – чуть было не выпалила Ветка, но вовремя спохватилась.
- Вранцова Светлана Михайловна…  и…  Вранцова Евдокия Лазаревна, - продиктовала девочка. Она боковым зрением следила за «ним» - так она называла теперь мужчину про себя, - смотрела, как тот, низко наклонив плечи, водит пальцем по каким-то строчкам в бухгалтерской книге, и как у него еле заметно шевелятся, при этом, тонкие губы. И  никакая сила не заставила бы её сейчас отвернуться.  Одновременно она и на секретаршу поглядывала, а точнее – в бумажку, которую та печатала, - это для того, чтобы прикинуть, сколько у неё осталось времени на разглядывание. Ветка стояла совсем рядом со столом  и в один миг заметила вдруг, что их с бабулей фамилия напечатана неправильно.

- Не Воронцова, а…  Вранцовы мы, - громко возразила Ветка, и повторила по слогам, - Вран-цо-вы!

- Ну, понятно: от слова «врать», - секретарша с досадой вытащила бумажку и поставила чистую.

- Почему – «врать»?! И совсем не от «врать», а от слова «вран», то есть «ворон»! - с жаром возразила Ветка. – Очень-очень  давно так ворона на Руси называли.

 Тут она услышала, как с «его» стола, громко  стукнув о дощатый пол, скатился карандаш. Ветка видела, как «он», пригнувшись ещё ниже, вслепую, шарит рукой по полу, а сам в это время рассматривает её. Да-да, она чем угодно могла бы поклясться, что он её рассматривает. Потому что что-то новое появилось в его невыразительном тусклом лице, чего не было в тот миг, когда он перешагнул порог. Тут и интерес нарисовался в глазах, и вопрос, и смущение… Ветка даже заметила, как он густо зарозовел лицом, когда разогнулся с зажатым в руке карандашом.  Как яркий румянец от шеи поднялся к подбородку, окрасил впалые щёки, лоб  и разлился по двум блестящим залысинам.

- Михал Афанасьич, поставьте печать! – молодая работница подала Ветке справку. 

И Ветка, значит, теперь должна была подойти к «нему». Там и идти-то от  стола к столу было четыре шага.  Или три. Но девочка шагнула, словно в бездну, и протянула бумажку.  Бухгалтер машинально нащупал печать в ящике стола и подышал на  фиолетовый  кругляшёк. И при этом не спускал  с Ветки глаз.
Он был совсем рядом, протяни руку - и дотронешься -  мужчина, которого Ветка могла бы называть отцом, ждать по вечерам с работы, наливать из самовара чай, обнимать за худую жилистую шею… Но что-то сработало не так как нужно. Давно, ещё до её рождения. И теперь у него, наверное,  другая семья,… дети… Интересно, сколько их?

- Вот взять бы чернильницу, да и вылить все чернила ему на лысину…,  - с горькой обидой  подумала Ветка.   

Что-то горячее удушливой волной неожиданно поднялось от самого сердца и прихлынуло к глазам, когда они столкнулись взглядом. Сама того не ожидая,  выхватив справку, девочка стремглав кинулась к выходу. Работницы, коротко переглянувшись, удивлённо пожали плечами.

                          ***

          Выскочив на улицу, Ветка поломилась было, куда глаза глядят, но вспомнила, вдруг,  про дядю Петю и  заметила напротив здания, под кронами старых берёз, грубо сколоченный стол и скамьи вокруг него, где два старичка азартно резались в домино. На одну из скамеек  она и плюхнулась машинально, размазывая слёзы по разгорячённым щекам. Со слезами Ветка справилась быстро, ведь не зря она читала книжки про разных героев, представляя себя на их месте. Она только подобралась вся,  крепко сжала маленькие кулаки да глянула исподлобья на старичков: не заметили ли они её слёзы? Но те были так увлечены игрой, что, пожалуй, не заметили и саму Ветку.
- А мы вот так! – кричал один из них, в старой и сильно потёртой соломенной шляпе, ударяя всей ладонью с чёрной костяшкой домино по столешнице.

- Ах, вы, значитца, так? – на секунду задумался второй дед. – Ну, так получайте!!! – ещё громче хватил  он по столу.

- Опять ты, Митрич, смухлевал! Когда это ты дубль-два пристроить успел? – возмутился тот, что в шляпе.

- Ничего я не мухлевал! – заспорил  Митрич. – За игрой надо следить, потому что. Всё! «Рыба»! – объявил он. И добавил: «Обедать пойду. А опосля обеда меня не жди сегодня, -  баню топить собрался. Вечером кум с кумой мыться придут, у них котёл потёк».

Старички собрали костяшки домино в чёрную  пластмассовую коробочку и разошлись в разные стороны.   Девочка  же смотрела в направление  поворота, откуда должен был появиться «молоковоз». Но там заметила только старуху, тащившую на верёвке упирающуюся корову,  да двух мальчишек, скачущих на палочках.
        В это время открылась дверь на крыльцо, и из неё, с сумочкой через плечо,  вышла секретарша. Она аккуратно, бочком, спустилась со ступеней, стараясь не попасть тонкими каблучками в щели, и так же аккуратно, тщательно выбирая дорогу, двинулась по утоптанной тропинке. Ветка проводила её взглядом. Следом, с авоськой в руке, медленно вылезла тётенька с «химией».  На Ветку никто из них не обратил никакого внимания.

- На обед пошли «сельсоветские» - догадалась та. И тут дверь распахнулась в третий раз,  вышел «он» и вывел видавший виды  «минский» велосипед,  с рассыпавшейся левой педалью, который, видимо, ждал его в коридоре.  И «он» хотел уже, было,  уехать, как вдруг увидел сидящую под берёзами Ветку. И опять шея его и щёки, как и в прошлый раз, заалели, и видно было по всему его явное смущение. Прислонив велосипед к дереву, он  пригладил двумя ладонями жидкую растительность на темени и подошёл к столу.
- Дааа…, вот ведь жизнь – «штука» какая, - Света…  - неожиданно для Ветки, заговорил он и даже назвал её по имени. – Не знал…  Не знал,  и даже предположить не мог… А как услышал фамилию твою, да голову-то поднял… Баттюшки! – при этом он обхватил ладонями лицо. -  Ты так на Валерку моего похожа! Да и на Славика тоже… Но на Валерку больше. Просто - одно лицо! Погодки они у меня, - он был смущён, и было непонятно: рад он этой встрече или наоборот.

- На моего…  У меня…,  - с болью подумала девочка. – А я у кого? – она видела, как «он» с трудом подбирает слова, как прячет глаза, и  больше всего ей хотелось сейчас, чтобы подъехал дядя Петя, запрыгнуть в кабину, пропахшую  бензином,  и попытаться стереть из памяти сегодняшний день.

- Сюрприз! Просто сюрприз – так всё нежданно-негаданно… Вот супруга-то удивится.  Да… придётся поставить перед фактом…, - последнюю фразу он сказал как бы самому себе, слегка понизив голос.

-А я ведь Марусю любииил… Крепко любил, - в глазах его мелькнуло что-то трагическое, болезненное…  - Она сама не захотела. Категорически. Нет – и всё! Замуж, дескать, выходит…  Ну…  отстал, - он достал из кармана мятую пачку и выудил из неё сигарету, но не закурил, а просто крутил в пальцах, разминая, и даже понюхал.  - А потом  уехал я… На целых пять лет уехал, - продолжил  он  и как-то обречённо  махнул рукой.

- Курить бросаю, - усмехнулся неожиданно и заложил сигарету за ухо.
- Ну, а ты как добираться собираешься?  Автобус только до Свиблова ходит.

- С «молоканом» я, - буркнула Ветка, сжавшись и увернувшись от его руки, пытавшейся дотронуться до её головы.
- А вот волосы у тебя, как есть, -  мамины… Шикарные! – он потянулся к велосипеду. – Ну, был весьма рад! Неожиданно…, но рад,  - мужчина забросил ногу на раму велосипеда. Но проехал только несколько метров, и, оставив  технику на тропинке, повернул назад.

- Прости, забыл совсем, - проговорил он, копаясь в кармане,  - вот, возьми это - гостинцев купишь, - он сунул в Веткину руку смятую купюру и торопливо повернул назад.
А Ветка так и сидела с потёртой «трёшницей» в потной ладошке, молча и подавленно глядя ему вслед. Конечно, в другое время за такие деньги можно было бы… целых три кило мятных жамок купить или духи «Красная Москва» бабушке на день рождения подарить. Она так их любит! Но сейчас…  Сейчас ей хотелось гадливо бросить эту несчастную бумажку на дорогу и долго-долго с наслаждением втаптывать  каблуками в землю. Может быть, Ветка так бы и поступила, но в этот момент, наконец-то, из-за поворота показалось огромное белое  облако пыли, а за ним дяди Петин «молоковоз». 

- Ну, и чего ты пасмурная такая? – мельком взглянул на неё дядя Петя. – Или не написали?
- Написали, - вяло ответила Ветка и отвернулась к окошку.

- А чего тогда? Ну, не хочешь – не говори, - сказал дядя Петя и весь сосредоточился на разбитой дороге.

       «Молокан» крутил «баранку», а Ветка всё вспоминала, перебирая в памяти, только что случившееся с ней, с опозданием представляя себе, что вот тогда-то нужно было сказать так-то, а не этак, - и была собой очень недовольна. Время от времени, она опускала руку в карман, где вместе со сложенной вчетверо справкой лежала мятая зеленоватая купюра.

- Ничего мне от «него» не нужно, - думала Ветка. – Ничего-ничего! Всё у них с бабушкой есть. Сыты. Одеты, обуты. Коза есть высокоудойная… Милка. Куры.  У них даже телевизор «Рекорд» имеется. Почти пятнадцать лет как-то обходились – и дальше обойдутся. А «он», бухгалтер этот,  пусть Славика с Валеркой растит,  - Ветка попыталась представить себе Славика и Валерку, но ничего не получилось, хоть «он» и сказал, что она с ними – «одно лицо».

- В техникуме буду стипендию получать, - продолжала в уме свой монолог девочка. Конечно, для этого нужно хорошо учиться. Но уж она-то постарается. На кого ей надеяться?
Потом Ветка представила, как после окончания техникума приедет в родную деревню – с красивой сумкой через плечо и на высоких каблуках. И никто-никто уже не окликнет её Веткой - как в детстве,-  а будут уважительно называть Светланой Михайловной. Пройдёт она, такая, по деревне, а все будут говорить: «Да как же не узнали? Да это же Светлана Михайловна к Евдокии Лазаревне  приехала».
А потом она заработает много-много денег и повезёт бабушку в Карловы Вары, куда летала Танька вместе с родителями в позапрошлом году. Там, в Карловых Варах, - рассказывала Танька - есть пляжи с мелким белым песком, который лечит. И бабушка погреет ноги в этом целебном песочке, попьёт лечебной воды и вернётся уже совсем здоровой. А «он» пусть так и сидит в своих Холмах Энгельгардта, за своим,  заваленным бумажками, столом.
Ветка так распалилась, что не заметила, как они с дядей Петей уже въехали в деревню и покатили мимо знакомых дворов.  
       Конечно, бабушка тоже не могла не заметить Веткиного удручённого состояния, она пыталась дознаться, в чём причина, но девочка только упёрто молчала,  да отворачивалась. Отказавшись от еды, она забралась в постель и, отвернувшись к стенке, накрылась с головой  одеялом.  Бабушка несколько раз подходила к кровати, пытаясь потрогать внучкин лоб.  Но задача эта была не из простых, так как Ветка  в это время напоминала кокон бабочки.  Конечно, бабушка расстроилась, ведь она теперь ругала себя за то, что отправила за справкой  девчонку, когда той уже нездоровилось. И вот итог – совсем  разболелась.

- А давай я тебе киселька сварю, - уговаривала она Ветку,  в очередной раз подходя к кровати. – Клюквенного!  Ты же любишь клюквенный…  Или встала бы, оладушки съела, пока тёпленькие.
Но, ни звука не слышалось в ответ.
-  Вся в мать, с обидой заговорила бабуля, обречённо махнув рукой. - Вот и та так же, бывало, – хоть калёным железом пытай…  Молчит, ни словечка не проронит, только сожмётся вся да лицом почернеет, - она повернулась и тяжко вздохнув и задёрнув оконные занавески, вперевалочку вышла из спальни.
      Вечер плавно перешёл в ночь. В голове у Ветки бесконечно крутились события прошедшего дня. Картинки сменяли одна другую, и ей самой всё это уже здорово надоело, но избавиться от них она не могла. К исходу ночи пошёл дождь, и под его тихое бормотание она, наконец, уснула.

        Спала Ветка долго, а когда проснулась, уже вовсю сияло солнце и ночного дождя, как  не бывало. Она ещё полежала в постели, пытаясь вспомнить события вчерашнего дня, а когда вспомнила, очень удивилась. Удивилась больше всего тому, что воспоминания о событиях, которые вчера были так болезненны,  сегодня не вызвали у неё никаких отрицательных эмоций. На душе стало светло и спокойно. Недаром бабушка всегда говорит, что утро – вечера мудренее. Что никогда нельзя пороть горячку, а нужно обязательно, со свалившейся на голову  проблемой,  «переспать». И тогда решение придёт само собой. Всё, о чём  думалось вчера плохо, сегодня предстало совсем в другом свете:  да, она осуществила всё задуманное, узнала правду. А как по-другому она узнала бы её – правду эту, -  если никто ей её не сказал? Никто, кроме Таньки. Зато теперь она знает, что у неё есть отец… и два брата. Валерка и Славик. И «он» их воспитывает. А что же ему теперь нужно и их оставить?  Ну и пусть они живут в другой семье, пусть отец не герой-подводник, а бухгалтер сельсовета. Так ли это важно? Зато они есть! Они живут почти рядом, в каких-то четырнадцати километрах. Оказывается, у Ветки полно родственников, а не только одна бабушка. Неясно, конечно, пока, как там дальше… Но не это сейчас было главным для Ветки.
      Она вылезла из своего «кокона» и, наскоро умывшись, к великой радости бабушки, с аппетитом умяла и «яишенку», и вчерашние холодные оладушки, и душистый клюквенный киселёк.

- Ба, добегу до Танюхи! - крикнула она бабуле, кормившей кур, резво пробегая по двору. Никогда ещё Ветке так сильно не хотелось увидеться с подругой. По всем статьям, пришла пора мириться. Бывало, они и раньше ссорились, но очень на короткий срок: на несколько часов или на половину дня. А тут… почти целое лето!  Пойдёт ли ещё Танька на примирение?  А вдруг нет? 

                                    ***

            У Таньки Ветка пробыла почти до самого вечера – всё никак они с ней наговориться не могли,  -  а когда подходила к своему  дому, неожиданно заметила за калиткой, прислонённый к стенке,  знакомый велосипед.

- Ничего себе! – сильно удивилась она.  И  хотела уже, было,  прошмыгнуть на огород, чтобы отсидеться в старом шалаше, но на крыльцо вышла бабушка и строго окликнула.  

- Давай-ка в дом, нечего прятаться! – поступил приказ. – Я же видела, как ты в калитку заходила!  - И Ветке ничего не оставалось, как с опущенной головой шагнуть через порог.
       «Он» сидел за столом,  и перед ним стояла любимая бабушкина – «весёленькая», с золотым  ободком - чайная чашка, которую та доставала из буфета только по праздникам. И по тому, что бабуля унесла разогревать самовар, Ветка догадалась, что сидят они давно. На столе стояло блюдо с увесистым куском халвы,  и насыпано было румяное печенье, - по виду домашнее, - но бабушка такого никогда не пекла.

- Ждём, ждём, Светлана Михайловна! – воскликнул гость, пододвигая Ветке табурет рядом с собой и приветливо улыбаясь. 
И бабушка улыбалась тоже, когда ставила на стол разогретый самовар и наливала девочке чаю, только на мгновение укоризненно взглянула на неё и чуть заметно покачала головой. И было видно, что они давно и о многом с гостем уже поговорили, потому что и обстановка за столом была совсем домашней, и бабушка какой-то «отмякшей», какой Ветка её не помнила. А самое удивительное, что хозяйка, по всему,  была рада гостю и как-то, совсем уж неожиданно, потчуя простой деревенской едой,  называла его Мишей.

- Вот, Светлана, угощайся…  - «он» подвинул ближе к Ветке блюдо со сладостями. – Нина Васильевна с утра сегодня ради выходного расстаралась. Она у меня добрая,… понимающая… - видно было его смущение, с которым он быстро справился. – А братья, – он сказал «братья»,  - тебе какой-то подарок готовят к следующему выходному.

      Бабушка вдруг вспомнила, что у неё ещё коза не доеная за сараем привязана, и засобиралась во двор. А Ветка с отцом остались вдвоём. Первые две минуты они ещё немного стеснялись друг друга, а потом…  Потом им обоим стало вдруг  хорошо и легко. Будто ангел пролетел рядом и слегка задел их своими крыльями.

- Пап, у тебя здесь халва, - неожиданно для самой себя сказала Ветка, показывая на его испачканную щеку,  и захохотала, глядя,  как отец пытается рассмотреть своё лицо в  блестящей глади самовара.  А ещё она подумала, про себя, как идёт ему  улыбка,  и какие добрые у него глаза.                                                                                                            

- Добавь-ка мне,  дочка,  горяченького, - попросил отец  и протянул Ветке «весёленькую» бабушкину чашку.
 

Светит месяц...

Памяти Николая Рубцова

                                                                                       Горит, горит звезда моих полей..."
                                                                                        Н.М.Рубцов "Звезда полей"

Горит, горит звезда твоих полей,
И ей вовек не суждено погаснуть:
Она, призывней тысячи огней,
Сияет и загадочно, и ясно. 

Тебе она светила, как могла,
В твоей холодной, бесприютной жизни,
Подругой и попутчицей была
Единственной с рождения до тризны.

Она, как в чёрной дымной полынье,-
Когда мороз-трескун беду пророчил,-
В твоём тревожном плавала окне
К исходу той глухой крещенской ночи.

Потом за редкой сумрачной толпой
Плыла она незримо и уныло
До пустыря, чтобы порой ночной
Склониться скорбно над твоей могилой.

Ей тучи и туманы нипочём,
Встаёт она над непогодой даже
И освещает трепетным лучом
Простые вологодские пейзажи.

Здесь, над сухонской яркой синевой,
С сурового тотемского откоса
Ты видишь луч прозрачно-золотой
И смотришь вдаль задумчиво и просто.

Горит, горит звезда твоих полей.
Хоть не года прошли - десятилетья,-
Как никому из нас понятен ей
Твой путь из безызвестности в бессмертье.

***

У каждого из нас своя дорога.
Красива ли она или убога, -
Ведёт всегда от отчего порога
До самого Небесного Чертога.
И только там, когда увидим Бога,
Поймём, что нам с тобой дала дорога.

Про берёзу...

                                                                           
Стояла берёза на краешке леса.
Была хороша и стройна как невеста.
Шумела ветвями, шушукалась с ветром,
к ней птицы стремились с добром и приветом.

Но как-то однажды в начале недели
по снегу к ней двое саней подлетели.
Горластых парней соскочила ватага -
на лицах румянцем  горела отвага.

Коней привязали.  Посыпались шутки.
Потом полетели на снег  полушубки,
а после и шапки, им вслед – рукавицы:
негоже работникам в тряпки рядиться.

Взревела тугая стальная железка,
шарахнулось эхо над кромкою леса
и где-то зависло под куполом синим,
лишь хлынул с макушки серебряный иней.

Упала берёза без крика, без стона.
С соседнего дуба поднялись вороны.
Затем топоры зачастили, как дятлы,
срубая ей ветви в запале азарта.

Но вот уже начисто убраны сучья.
Лежала бедняжка в сугробе колючем
вся белая, гладкая, будто нагая -
ещё не мертва, но…  уже не живая.

Потом её долго на части делили:
пилили, пилили, пилили, пилили…
Мешались со снегом опилки, как слёзы…
Вот так, в одночасье, не стало берёзы.

«Ну, славно!» - воскликнул распаренный малый, -
«Подальше проедем – другую завалим!»
И все засмеялись - довольно и дружно -
не зря потрудились, товар – то, что нужно.

И только один (чуть постарше годами),
окинув пустое пространство глазами,
стал строг и задумчив и странно  невесел
и шумным товарищам тихо заметил:

«Эх, братцы! Да мы ведь преступники с вами.
Такую красавицу сделать дровами!!!
Не скоро закроется этот прогал…», -
и медленно куртку застёгивать стал.
                                                          20.08.2015  

Ада я, дедушка...

Ольга

Было уже, наверное, не менее полуночи, а Ольге всё не спалось. Она оторвала голову от подушки, долго прислушивалась к завыванию вьюги за стеной, смотрела на едва заметное пятно замёрзшего окна. Как хорошо, что она успела вернуться до непогоды. Какие-то четыре или пять часов назад ничто ещё не предвещало этой свистопляски, разве только усиливающийся ветер да лёгкая позёмка на дороге. Ольга перебирала в мыслях свою, уже далеко не первую, поездку. «Господи»,- думала она, «Всё получилось и на этот раз, всё прошло благополучно. Бригадир дядя Веня всё-таки дал ей Мальчика, только очень наказывал, чтобы не гнала - старый совсем, да чтобы смотрела в оба в Алексеевской балке, волков там, дескать, видели недавно. А что она, Ольга, может против волков? Знал бы кто, как леденеет кровь от их истошного воя! Но проехала, никого не усмотрела, как ни озиралась по сторонам. Видно разные дороги у неё с ними были в этот вечер. А может берёг кто.... А у неё и радости-то... вернуться домой, под крышу, увидать ждущие, истосковавшиеся глаза детей, вопрошающе поглядывающие на её небольшой мешок. Почувствовать тепло их ручонок, по очереди цеплявшихся за шею. В этот раз удалось обменять кусок поплина, подаренного ей Николаем три года назад, да штуку простынного, белого. А выручила-то всего... стаканчик соли, каравай хлеба, немного пшена, литров пять керосина да несколько кусочков сахара для самых маленьких. Стоит уже вторая военная зима. Вторая зима без Коли....

Захныкала маленькая Шура, заворочался разбуженный ею Боря. Самых маленьких Ольга брала спать с собой. Дала девочке уже почти пустую грудь, та жадно припала, сосала шумно и долго. Шуре год и семь месяцев, но отнимать ребёнка от груди в такое время, когда не знаешь, чем накормить, очень жалко. Хоть и молока-то того кот наплакал, но всё же... Шура растёт медленно, только еле-еле, с посторонней помощью, начала вставать на ножки... Сердце разрывается смотреть на постоянно голодных детей, слушать их бесконечные разговоры о еде, о том, кто бы из них сколько смог съесть хлеба. Ту, первую зиму, они переживали легче: оставалась ещё мука, картошки накопали осенью порядком, грибов дети наносили. Оставались ещё куры от мирной жизни. За осень и зиму кур съели, кормить их всё равно стало нечем. А эта зима принесла настоящий голод. Картошку, что накопали с огорода, почти всю забрали. На сельсовете висит плакат, написанный огромными тёмно-синими буквами «Всё для фронта! Всё для победы».

Оставшуюся картошку почти доели, хоть и сильно экономили. Закончилась соль. Ольга со слезами вспомнила, как вернувшись сегодня, отрезАла от каравая тоненькие ломтики, как раскладывала перед каждым, как старшие девочки, словно сговорившись, отодвинули свои. Как насыпала в центре столешницы маленькой горочкой несколько щепоток соли из той, что выменяла, а маленькие тыкали в неё пальцы и с жадностью обсасывали. Хоть бы скорее весна, всё-таки пойдут корешки, щавель, дети принесут из леса живицы. Но ещё только половина января. Сегодня они ели настоящий хлеб, хоть и не вволю. Сама же она давно печёт его с разными добавками: мякиной, надёрганными с осени семенами конского щавеля, даже с опилками. Хлеб имеет странный вкус, застревает в горле, стоит колом в желудке. У ребят постоянные запоры, огромные вздутые животы. Ольга каждый день боится, как бы дети от голода не позарились на что-то колхозное. Она всячески их уговаривает, уверяет, что война скоро закончится, что вернутся папа и Анатолий и они заживут все по-прежнему, как раньше, и будет вволю настоящего хлеба и всего-всего, чего только они пожелают. А трогать чужое, особенно колхозное, нельзя, иначе её, Ольгу, посадят в тюрьму, а их всех отправят в детские дома, как пятерых детей тёти Кати Воробьёвой, которая собирала колоски на колхозном поле. А ещё она говорила, что своим терпением они помогают папе и брату одолеть врага.

Только где теперь их папа? Последнее письмо от Николая пришло в середине ноября. Ольга старается не думать о плохом, но при виде почтальонки сердце у неё начинает громко стучать и больно отдаваться в висках, а ноги слабеют и становятся ватными. Эту длинноногую некрасивую девочку Нюшу ждёт всё село, и всё село её боится. В последнем письме муж спрашивал, как она справляется с детьми, все ли здоровы. «Я знаю, Оленька, что вы голодаете. Продай моё зимнее пальто с каракулевым воротником. Вернусь - наживём. Продай резной шкапчик, что я делал; вы пока без него обойтись можете. Продай или обменяй, если что осталось, из мануфактуры», писал он. Ольга никогда не жаловалась ему на голод, а только Коля и сам знал. Тяжело ей, конечно, а кому легко? Пальто его она пока не трогала, да, видно, к тому идёт. Маленький резной, под красное дерево, навесной шкаф для посуды, с любовью сделанный мужем до войны, ещё висел на стене. А из мануфактуры, можно сказать, ничего уже и не осталось, всё свезла за бесценок перекупщикам в район. Это её с детьми пока и спасало.

Николай её был хорошим столяром, делал мебель на заказ. Но желающих и до войны было немного. Поэтому каждый год, зимой, когда работы на селе становилось поменьше, уезжал он в Ленинград и шли тогда им от него посылки с мукой, крупой, сахаром, одеждой для детей, отрезами

всевозможной ткани. Ольга вспомнила, как провожала его на фронт. Сначала, в последних числах июня сорок первого, ушёл их старшенький. Анатолию едва исполнилось восемнадцать; он смотрелся совершенным ребёнком в коротком кургузом пиджаке и серой отцовской кепке. Не пришло ещё первое письмо от него, как призвали Николая. И призванные и провожающие - все собрались возле сельсовета. Вместе с мужем уезжали двенадцать человек. Плакали дети, женщины голосили, а Ольга будто закаменела, не могла выронить ни слезинки. Просто сжалась, как пружина и всю дорогу до сборного пункта молчала, только крепче прижимала к себе полуторамесячную Шуру. Зато Коля, когда обнимал в последний раз самых маленьких, низко наклонил голову, пряча заблестевшие глаза.

Ольга думает о них каждый день и даже ночью. Детям тревоги не показывает, а маленьким читает послания Анатолия и старые письма отца, только всё по-новому, придумывая всякие невероятные истории о том, как фрицы боятся наших красноармейцев и как смешно драпают от них. Ребятишки радостно смеются, смотрят друг на друга, на мать, и у них на короткое время появляется хоть немного живого блеска в измученных голодных глазах. А Ольга, стараясь показать, как она тоже рада «новому» письму, через силу делает весёлые глаза и хохочет вместе с ними.

От сына письма приходят чаще. В последнем Анатолий пишет, что лежит в госпитале, но ранение, дескать, пустяковое - скоро в строй. Пишет также, что от отца давно ничего не получает, но уговаривает её не волноваться, письма на фронте теряются часто. Ольга аккуратно складывает дорогие треугольники его писем, подносит к лицу, нюхает, но сероватая бумага пахнет пылью, чернилами, порохом и ещё чем-то непонятным и чужим. В свои неполные сорок лет она безоговорочно признавала главенствующей роль мужа в их многодетной семье. На втором месте всегда видела старшего сына и, только потом, себя, как мать и хранительницу очага. Она плохо помнила сына ребёнком, хоть он и был её первенцем, потому что детства у него, можно сказать, и не было. Родившись первым, он негласно взял на себя ответственность за всех, кто родился после него. Всегда он был рядом, на подхвате, часто помогал в совсем уже не детских делах, был послушным, по-взрослому серьёзным и ответственным. Его и называли не иначе, как Анатолием, причём все - от соседей и родителей до малышей.

Ветер всё не прекращается; вьюга за окном воет на все голоса, то немного успокаиваясь, то принимаясь с новой силой. Ольга представила, как через день или два, когда непогода, наконец, отступит, придётся по бездорожью пробиваться на дальние поля за сеном для колхозного стада. Как будут рваться из сухожилий кони, с хрустом ломая оглобли и громко и судорожно всхрапывая. Как из последних сил, проваливаясь по пояс в рыхлый глубокий снег и, помогая друг другу и лошадям, будут упрямо тащиться обессилившие, недокормленные женщины и подростки. И над всем этим, над их спинами и головами, в густом морозном воздухе, повиснет белое подвижное облако пара от их прерывистого дыхания и нечеловеческих усилий. Но никто в такие минуты не ропщет, никто не хнычет, никто не жалуется. Все знают: на фронте ещё тяжелей; там пули и смерть, там груды развороченного железа, там горит земля под ногами, там нет дороги назад. В правлении колхоза сводку читают вслух каждое утро. Всего несколько минут отведено на информацию, люди слушают её молча со строгими серьёзными лицами. Враг силён, и наши сдали уже немало городов, но немцы теперь не продвигаются так стремительно, как в начале войны, и тоже несут существенные потери. В каких-то ста километрах их дальняя авиация неоднократно пыталась бомбить Ярославль и Рыбинск. Ольге становится страшно при мысли, что на них тоже могут сбросить бомбы, если линия фронта хоть немного продвинется в сторону Костромы. Конечно, им повезло хотя бы в том, что они не живут, как многие, на оккупированной территории, не слышат чужую речь и не прячутся в лесу. Поэтому им нужно терпеть и верить в победу вместе со всей страной и работать в два раза больше, в три..., во много раз.... Чтобы хоть чем-то помочь тем, кто погибает, кто мёрзнет в окопах, кто поклялся стоять до конца. «Где ты сейчас, Коля? Жив ли? А если жив - почему молчишь? Выписался ли из госпиталя Анатолий? Только бы жили..., только бы выжили.... Только бы вернулись!»,- Ольга проглотила горький ком, в потёмках осторожно погладила детские головки. Скоро утро. Ветер окончательно выстудил за ночь их старенький дом, сразу лишив его всякого уюта. Нужно встать, растопить печь, вскипятить воду - скоро поднимать детей.

Ольга стянула со спинки кровати тёплый вязаный платок, ногами нашарила на полу большие мужнины валенки, прошла к столу. На ощупь нашла в укромном месте спички, зажгла лампу, прикрутила фитиль. Неяркий огонёк тускло осветил нехитрое убранство жилища, большую русскую печь, самодельную деревянную кровать у стены. Вот они, её главные помощницы - Лёля, Валюшка. Лёля почти полностью заменила Анатолия; работает в лесу с бригадой женщин, заготавливает дрова для отопления правления колхоза, школы, сельсовета, общественной бани. Домой возвращается поздно, кладёт в сенях топор, кое-как проглатывает скудный ужин, без сил падает на подушку и забывается беспокойным тяжёлым сном. Каждый вечер Валюшка с трудом «ставит» к печке её обледеневшие ватные штаны, забрасывает наверх задубевшие валенки.

Ольга приподнимает лампу, несколько минут с жалостью смотрит на девочек. Лёля спит на спине, вытянув вдоль пёстрого лоскутного одеяла крупные, загрубевшие, совсем не девичьи руки. Валюшка лежит ничком, разметав по подушке тёмные курчавые волосы: маленькая и узкоплечая, в свои пятнадцать лет она едва смотрится на двенадцать. Ей тоже досталось работать наравне со взрослыми с первого военного лета. В её обязанности входит перевозка молока с фермы на сырзавод. Лошадей не хватает, самых сильных и молодых забрали на нужды фронта, в хозяйстве же остались необъезженные жеребята да несколько старых одров, которых в мирное время давно бы списали. Есть ещё старый мерин Мальчик, да странно огромная кобыла по кличке Любка, про которую говорят, что у неё два сердца. Валя возит молоко на двух быках. В помощь к ней приставили одноногого инвалида дядю Пашу. Дядя Паша высокий и носить с ним тяжёлые бидоны с молоком девочке очень неудобно. Особенно тяжело их снимать с высокой телеги. Первое её рабочее лето выдалось жарким. Волы, измученные оводами, не слушаясь команды и натянутых постромок, рванули однажды к реке. Через несколько минут девчонка с громким плачем металась у воды не зная, вылавливать ли ей опрокинутые в реку бидоны с молоком или вытаскивать грузного дядю Пашу, который беспомощно барахтался и пытался выползти на берег. Она пыталась ухватиться руками за его культю и тут же поняла, что та отстегнулась, а её незадачливый хозяин вот-вот захлебнётся. Упрямые животные, переломав оглобли, зашли по шею в воду, и блаженствовали в ней, громко дыша и прикрывая веки. Помощь пришла неожиданно: прибежали женщины, работавшие на сырзаводе и видевшие всё произошедшее. Они быстро выловили фляги, достали из воды дядю Пашу и выгнали на берег волов. Ольга вспомнила, как рыдала Валюшка вечером того же дня, зарыв лицо в её юбку. Что она могла сделать, Ольга? Чем успокоить? Разве что гладить её по растрёпанным курчавым волосам, по вздрагивающей от плача слабой спине? Все подростки в селе работают наравне со взрослыми. Мужчин в селе почти нет, а те, что остались, - либо ветхие старики, либо инвалиды. Недавно вернулся с фронта муж Настёнки Груздевой - Василий. На передовой потерял он обе ноги, но выжил и теперь, в хорошую погоду, ездит по селу на каталке, отталкиваясь от земли двумя толстыми деревяшками, похожими на утюги. Даже Василий при деле: он чинит сбрую, мешки из рогожи, паяет односельчанам прохудившуюся посуду. После случая с волами девочка уже не плакала, а только как-то, вдруг, повзрослела, и взгляд её огромных тёмно-карих глаз стал серьёзным и совсем не детским. Иногда Валюшке на сырзаводе наливают трёхлитровый

бидончик пахты. Она приносит его домой с тихим достоинством кормильца. Изредка в этой запашистой жидкой массе попадаются крохотные крупинки масла.

Ольга знает, что в конце грядущего лета дочь уедет в Кострому для обучения в ФЗО. Они уже получили предписание районного комитета комсомола; стране нужны кадры - ткачихи, прядильщицы, мотальщицы, мастера по наладке оборудования.

Вверху, на полатях, послышалось сонное бормотание и возня. Ольга, приподняв лампу, заглянула туда. Николка и Витя к утру замёрзли и натянули одеяло до самой макушки. Сбоку, ближе к печи, подвалившись под бок к Николке, сладко спит Сашок. Скоро ей и девочкам на работу, а мальчишки останутся няньками и будут справлять нехитрое хозяйство. Каждый день, чтобы помочь ребятам приглядывать за малышнёй, приходит старенькая бабушка Николая. Ольга, кое-как одевшись, вышла на улицу. Став на занесённом снегом крыльце, несколько минут смотрела она через белую пелену на дальнее поле, на еле различимую тёмную полоску леса. Если долго идти, никуда не сворачивая, то там, за той заснеженной далью, за нескончаемым лесом - линия фронта. Там её Николай и Анатолий и много других, таких же, как они: молодых и не очень, оставивших своё жильё, чтобы защитить Родину. А Родина, -это и заснеженное белое поле, и этот, едва различимый лес, и ручей за их селом, зарастающий летом ивняком и черёмухой, и дети её, прижимающиеся под утро друг к другу, чтобы согреться, и она сама, Ольга - тоже Родина. Вот-вот начнётся новый трудовой день второй по счёту военной зимы. Она ещё не знала, что впереди, кроме этого вьюжного дня, будут ещё две, не менее трудных зимы. Что совсем скоро почтальонка Нюша принесёт ей казённую бумагу со страшными словами, от которых отнимаются ноги и костенеет язык. Что её мальчик, её Анатолий, вернётся домой в конце войны, и через несколько месяцев скончается под рукой хирурга от совсем пустяковой операции. И что она, убитая горем и бессмысленностью этой смерти, не сможет доставить тело сына в осеннюю распутицу домой и вынуждена будет похоронить его в районном центре, почти в 70 километрах от родного села. А ещё она не знала и не думала, что каждый день она с детьми совершает маленький подвиг, который вливается в общий подвиг её огромной страны, с каждым днём неминуемо приближая Великую, долгожданную и такую выстраданную ПОБЕДУ.

         Мадонна

                             Письма

Пропавшим деревням...