Интервал между буквами (Кернинг):
Валерий Васильевич Симин родился в 1950 г. Коренной житель села Середа Сычёвского района Смоленской области. В 1976 году окончил факультет истории и обществоведения Смоленской педагогического института. После окончания института работал учителем истории в школе села Середа. С 1986 года по 1992г. был директором Середской общеобразовательной школы.
С января 1992 года по настоящее время – глава администрации Середского сельского поселения.
Стихи В.В. Симин начал писать уже в зрелом возрасте. Его стихи публиковались в газете «Сычёвские вести», альманахе «Отчий край». По итогам международного конкурса «Мир без границ» удостоен диплома II степени, а по итогам всероссийского конкурса, посвященного 1150-летию г. Смоленска удостоен звания лауреата конкурса с вручением диплома III степени. С августа 2012 года является руководителем межрайонного литературного объединения «Вазуза».
ИСТОКИ
Где-то в блеске витрин суматошная жизнь мегаполисов
Громоздится дворцами в бездушной красе,
И взахлеб повествуют газетные полосы
Про холодную роскошь Рублевских шоссе.
Не ища себе выгод от жизни неоновой,
Не приемля душой гламур чопорных риз,
Я всегда называл своей малою родиной
Деревеньку в полях в два десятка бревенчатых изб.
Там в цветущих лугах под густыми ракитами
Вяжет петли, сверкая в лощинах река,
И по синему небу, дождями умытые,
Будто лебеди в сказках плывут облака.
Там в чащобах лесных земляничные дремлют поляны.
Там пьянящий угар соловьиных ночей,
И из мшистых болот по утрам выплывают туманы,
Повисая клоками, на кольях ивовых плетней.
Там в сиреневой дымке звенящим апрелем
Вижу к речке уступом скользнувший откос,
И на классике бархата сдержанных елей
Пестрый ситец по склону летящих берез.
И не там ли в отрочестве Варфоломею
Явью в Радонеж Горний привиделся свет?
И встреч солнцу к Непрядве на бой с Челубеем
Проскакал на заре богатырь Пересвет?
Летний вечер зажжется звездой полуночной,
Обласкав тихим громом и теплым дождем,
А в уснувших полях тихо-тихо звенит колокольчик
Далеко-далеко. Может- быть только в сердце моем.
ВОСЕМНАДЦАТЫЙ МАЙ
Помнишь наш восемнадцатый май?
Как звенела весна на пределе,
Диким хмелем плыла через край
И пьянила она диким хмелем.
Ликовали в садах соловьи,
Звали в сумерках пору рассветную.
Торопясь рассказать о любви,
Предлагали нам тему запретную.
Каждый вечер, спеша на восход,
Рассыпалися зори кострами.
На двоих пили мы майский мед
Зацелованными губами.
И до самой пастушьей звезды
Говорили, что будем вместе,
И звучала одна в груди
На двоих зоревая песня.
Отшумел соловьиный грай,
Затерялся в тумане рассветном,
Отзвенел восемнадцатый май
Навсегда восемнадцатым летом.
В круговерти житейских дорог
Год от года виски все белели.
Время наших надежд и тревог
Засыпали лихие метели.
Провожая за годом год,
Мы с тобою совсем не вместе
На двоих пили майский мед
И с другой зоревали песней.
Только в память о прежней любви
В той далекой, как жизнь, фотографии
Ликовали в садах соловьи,
Словно тайный этап биографии.
Помнишь наш восемнадцатый май?
Как звенела весна на пределе,
Диким хмелем плыла через край
И пьянила она диким хмелем.
Марии Клавдиевне Тенишевой,
лучшей женщине Смоленщины
до наших дней.
КНЯГИНЯ
Париж. Монмартр. Пюпитры и мольберты.
Равель, Сен Санс, шедевры Тюильри.
Для выставочных залов и концертов
Доставлено «Экспо» другой земли.
Вот русские холсты. Широкое раздолье
Льняного волшебства, узоры рушников
И вышитый крестом на белоснежном поле
Пожар смоленских, а не галльских петухов.
Идет концерт. В звучанье русских песен
Веселый хоровод и скорбный женский плач.
Величье музыки. Концертный зал стал тесен
Для звона бубенцов, и кони мчатся вскачь.
Оркестр смолк, звучат аплодисменты,
Французская душа открыта для добра.
Шампанское, хрусталь, восторги комплиментов
Княгине Севера, что с берегов Днепра.
А для неё парижское признанье,
Весь тот восторг и громкие слова
Не заслоняют Врубеля терзаний
И голубых этюдов Бенуа.
И вдруг война! Избитые народы.
В кровавых сполохах эпохи канут вспять,
Падут династии, и чьи-то пароходы
Увозят тех, кто не сумел понять.
В тоске по Родине исплаканные слезы.
Мадонной Врубеля чреду разлучных лет
На миг отдать за русские березы,
Чтоб в темноте почувствовать рассвет.
А память все хранит талашкинскую осень,
Вечернюю Москву, блеск питерских ночей,
Все силится узреть среди булонских сосен
Изгиб ладьи нежданных, как у Рериха, гостей.
И лишь одно! Здесь в тихом Подпарижье,
В кругу сподвижников и преданных друзей
Прощенья испросить для всех, кто был обижен,
И быть прощенной Родиной своей.
КРЕПОСТЬ
У стен казанских добывалась слава,
Казачьей дерзостью в походе к Иртышу.
Молитвой и трудом версталася держава
И лептой зодчего согласно чертежу.
У польских рубежей державным повеленьем
Указано: «Щитом в дороге на Москву
Поставить крепость на любое дерзновенье
Спесивых шляхтичей и прочую литву».
И кликать на Смоленск людей охочих,
Способных укротить и воду и огонь.
А зодчим зван туда палатных дел и прочих
Известный мастер, сын Савельев Конь.
Твердыня на холмах, овеянных веками,
Вросла в черту днепровских берегов
По плану зодчего, заботой и трудами
Тверских, смоленских и рязанских мужиков.
Её в народе узорочьем величали,
И долго по Руси народная молва
Гуляла, мол, горшки не боги обжигали,
Но и шедевры создают не божества.
Вот в ярмарочный день счастливой молодухой
С задорным вызовом, прищуря бойкий глаз,
Лебяжьей статью башня Веселуха
Спешит к Днепру на русский перепляс.
И стражем в заднепровские дороги,
Разбросанных между холмами сел,
Предупреждая все невзгоды и тревоги,
Глядит за город башенный Орёл.
А город на Днепре веками славу множит,
В нем русский дух крепчает и живет.
Он, несгибаемый, все бури превозможет
И птицей Феникс вновь из пепла восстает.
Суров и величав, как старый добрый воин,
Он смотрит в мир из нынешнего дня,
За доблесть ставший Городом-героем,
Склонивший голову у Вечного огня.
А к зодчему «красы неизглаголенной»
Идут потомки с непокрытой головой,
К сидящему у башни, им построенной,
В народе нареченной Громовой.
ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ
Размышления у картины «Боярыня Морозова»
Черный плат. Над соломой, покрытой рогожею,
Лик суров, непреклонен и строг.
На санях первопутком Федосью Морозову
Увозят в далекий острог.
Первый снег, босоногий юродивый в космах,
Размышленье и скорбь о превратностях горькой судьбы,
И с тревогой в глазах, опираясь на посох,
Мудрый странник глядит из толпы.
В вечных смутах тревожные росстани
Да говенье за долгим постом.
Миражом за снега уходящие розвальни
Осеняет судьба двуеперстным крестом.
От судьбы до судьбы та же горькая участь
На амвоне надежды звучит, как тропарь.
Отчего же сегодня дремучая глупость
Рвется плясать на алтарь?
К алтарям не приходят без жертвы,
И не всякая жертва в зачет.
Знать бы, что от поруганной церкви
Не бывает поруган Господь.
Сколько раз, осквернив святотатством
Заповедность своих алтарей,
Приходилось нам кликать на царство
Шамаханских и прочих царей.
Из краев, где мечети турецкие
Полумесяцем тянутся вверх.
Знать опять острова Соловецкие
Замаливать будут наш грех.
Сонм безумства и лести угодливой
Над толпою раскинут шатер.
Как всегда нам достанет юродивых,
Чтоб зажечь поминальный костер.
И как странник, прошедший по долам и рощам
И познавший все беды минувшей поры,
Я б хотел, чтоб Господь, осеняя Болотную площадь,
Дал ей разум набата Поклонной горы.
Чтоб мерилом всему стали честь и отвага,
И когда вдруг грядет судьбоносный час,
Путеводной звездою на бархате черного стяга
Нам сиял златоликий Спас.
А пока! В вечных смутах тревожные росстани
Да говенье за долгим постом.
Миражом за снега уходящие розвальни
Осеняет судьба двуеперстным крестом.