Размер шрифта:
Цвета сайта:
Настройки:

Интервал между буквами (Кернинг):

Стандартный Средний Большой

Размер шрифта:

14 20 28

Сотникова Людмила Васильевна

                                                                                                        Автобиография.

Родилась я 25 марта 1953 года в прекрасном городе на Волге - Костроме. В 1957 году родители переехали на родину отца в Смоленскую область. Там, в деревне Ельнинского района, прошло небольшое моё детство. Там же закончила школу, затем Ельнинский сельскохозяйственный техникум в 1972 году, который в то время считали кузницей кадров. В Сычёвку попала по распределению, но так получилось, что она стала моей третьей малой родиной. Сорок лет проработала бухгалтером, хотя мой послужной список невелик: первые 8 лет в колхозе "Рассвет", с 81 по 93 годы - в Сычёвской ДПМК, дальше 13 лет отдала Почте России, и последние 6 лет трудилась в Сычёвском отделе по культуре. С августа 2012 года нахожусь на пенсии.Ветеран труда Смоленской области. Мать троих детей. Имею внука и внучку.                                                                                       

  Творческая биография.

В детстве я была довольно замкнутым ребёнком. Родители не могли уделять мне достаточного количества времени для общения, потому что день деньской пропадали на работе, а я оставалась с бабушкой и дедом. Они оба были неграмотными, и вся их жизнь прошла в одной и той же местности - деревне Угрица Ельнинского района. И всё же думаю, что корни моего творчества лежат здесь, в моём детстве, поскольку фантазировать сама себе придумывать игры и развлечения.

   Первые мои стихи появились лет в 18 или 19. Потом случались годы, когда писалось или не писалось, в зависимости от настроения или жизненных обстоятельств, но получилось так, что писала исключительно "в стол". Серьёзно начала писать недавно. В настоящее время пытаюсь так же писать и прозу. Нигде до сих пор не печаталась. Стихи свои и прозу публикую на серверах Стихи.ру и Проза.ру. и некоторых литературных групп. С марта 2015 года вступила в Сычёвско-Новодугинское литературное объединение "Вазуза". В 2015 году участвовала в областном конкурсе "Библиопарнас", в котором (неожиданно для себя) победила и получила Диплом первой степени.Участвовала в творческой встрече ЛО "Вазуза"     

 Первый поэт, с которым мне пришлось «познакомиться» в детстве, был А.Блок. Лет в 9 случайно на чердаке нашла книгу без обложки и через короткое время уже декламировала самой себе: "Чёрный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! ..." Произведения Блока люблю до сих пор, а так же Пушкина, Лермонтова и многих других поэтов. Из современников нравятся стихи Бориса Рыжего, Александра Роскова. Отдельной строкой хочу выделить Николая Рубцова. Читая его стихи, физически чувствую его одиночество и безысходность.

 

 

                                           

                                                      «Безбашенный»


    Всем понятно, что наша жизнь состоит из маленьких эпизодов, способных принести огорчение, либо, наоборот, поднять настроение – в зависимости от того, плохой это эпизод или хороший. Иногда ты и сам не можешь предугадать, что случится с тобой в ближайшее время. Так и получилось со мной не позднее, чем два дня назад, и вот уже, как минимум, сорок восемь часов меня не покидает лёгкое приятное возбуждение, вызывающее улыбку.
    Был настоящий зимний день с небольшим морозцем. Солнца не было, но в том месте, где оно предполагалось, затянутое облаками небо было гораздо светлее, и взгляд невольно тянулся в ту сторону. Мы вышли гулять с Джемом. Рано мы с ним не выходим, за что я благодарна своему четвероногому питомцу. Знаю, что многие выгуливают собак очень рано, потому что те будят своих хозяев с требованием прогулки. Мой же «таксон» очень любит утром поспать. Я не встречала бОльшего «сони», чем мой пёс. Со смущением признаюсь, что в этом мы с ним чрезвычайно похожи. У меня по утрам тоже самый сон. Но даже я просыпаюсь раньше. Его частенько даже будить приходится.        
    Зима нынче снежная, но в нашем районе неплохо и широко чистят дорогу, потому что тротуаров на данном участке нет, и люди могут ходить только по обочине. Здесь мы и гуляем. Больше и негде, так как с двух сторон снежные «бровки» после грейдера, а за ними высятся пышные сугробы.  
    Мы уже собирались уходить домой, и повернули в обратную сторону. Взгляд мой упал на дорогу, карабкающуюся в горку, которую приходится преодолевать как людям, так и машинам, когда им нужно добраться в центр городка. Шустрая светлая собачонка, едва различаемая на белом снегу, стремительно неслась с горки в нашу сторону. Бежала она как-то странно, как бы подпрыгивая. Надо сказать, что Джем, как многие таксы, недолюбливает собак и при встрече с ними частенько устраивает свару. Он даже на экран телевизора бросается со страшным лаем, когда там показывают животных, грозя свалить аппарат на пол. Я потянула поводок, и мы двинулись в сторону дома. В этот момент я отчётливо понимала, что собака добежит до нас гораздо быстрее, чем мы приблизимся к калитке, и опять взглянула вперёд. И тут с удивлением и восторгом одновременно вдруг поняла, что это никакая не собака, а заяц. Читала, что у зайцев слабое зрение. Наверное, он не сразу увидел меня и собаку, а когда рассмотрел, резко свернул влево, стремительно сиганул через снежную бровку и длинными прыжками понёсся вниз, вдоль огородов, а дальше – через поле к реке. Джем так ничего и не понял и, вопреки моему ожиданию, даже не тявкнул.
    Всё последующее время я рассуждала, как заяц мог оказаться в центре города? Ведь получается, что бежал он от центра к окраине. Сколько плутал «косой» по заснеженным улицам? Как не напоролся на бесхозных собак, которые в большом количестве «сами по себе» гуляют, где придётся? Попал ли он на глаза кому-то, кроме меня? Тут вдруг вспомнилось, как раньше, особенно в детстве, зайцы зимой были частыми гостями в деревне, где я росла. А теперь вижу их очень редко, то ли потому, что, в связи с возрастом, почти не бываю на природе, то ли зайцев стало совсем немного. А тут вдруг такой подарок!

    Теперь мы снимаем на камеру всё, что попадётся интересного. И у меня в ту минуту лежал в кармане айфон. Но всё произошло так стремительно, что только мысль промелькнула: «Ах, вот бы…».
И всё-таки, это какой-то особенный заяц был, не иначе. То ли чересчур храбрый, то ли совсем молодой и глупый – «безбашенный». Но как же приятно в любое время года - хоть неожиданно, хоть накоротке, - встретить малую частичку нашей Великой Природы! То, что имеет место быть, что создано Высшим Разумом и должно оберегаться человеком. Живи, заяц! Живи, «безбашенный»!
 

Мне б вернуться ...

Людмила Сотникова
 
Мне б вернуться к тем истокам,
Где души моей причал,
Где про парус одинокий
Я читала по ночам.
 
Где с утра встаёт под солнцем
Молодая лебеда,
Где блестит на дне колодца -
В мире лучшая вода.
 
Где околицей, сквозь росы,
Тень бежит и я бегу,
Где отец и дед «прокосы»
Оставляют на лугу.
 
Мне б разочек бултыхнуться
В речку милую мою.
В хатке старенькой проснуться,
У деревни на краю.
 
Мне б вернуться ... Только, братцы,
На печаль мою, - туда -
Не доехать, не добраться,
Не причалить никогда.
 
12.08.2021

ВЕТКА



              Бабушка грустным взглядом оглядела с ног до головы невысокую хрупкую фигурку в коротком линялом сарафане.   

- Так тебе ноне ничегошеньки и не справили. Коленки торчат как у цыплёнка. Может, лучше, школьное надела бы? - она ​​тяжко вздохнула.

- Не, ба, - в школьномко, - девочка лениво побрякала рыльцем рукомойника за ситцевой цветной занавеской.

Это совершенно не хотелось, но под бабушкиным нажимом пришлось проглотить половину яичницы и пригубить молоко. В этот момент за окном раздался спасительный сигнал автомашины, и Ветка выскочила из-за стола.
- Ну, с богом! - на ходу перекрестила её бабушка.

        Напротив дома остановилась автомашина с жёлтой бочкой, на которой с помощью крупными коричневыми буквами написано: «Молоко». Конечно, не ахти, какой транспорт, сельчанам большая помощь: кому ещё за какой надобностью. Никогда не отказывает Петя- «молокан», как прозвали его односельчане. Кто первый место «забьёт», тот и поедет, поскольку это - в кабине одно. Вот и Ветке с бабушкой приспичило взять в сельсовете справку о составе семьи Веткиного техникума, куда она нынче учиться поступила. Это, чтобы видно было, что состав их семьи - два человека всего: она да бабушка. Не верят теперь нигде без бумажки. 
        Но был у Ветки один большой секрет, о котором она не сказала даже бабуле. С самого конца мая хранила и оберегала она его, с того момента, когда после классного часа поссорилась с лучшей подружкой Танькой Зубовой. Долго она размышляла потом, как попасть в центральную усадьбу, до которой - ни много, ни мало, - а километров четырнадцать наберётся. Уйти из дома так, чтобы бабушка не хватилась, никак не получится. А тут - повезло, так повезло - справки у них, оказывается, не доставало. Так и появилась возможность выполнить задуманное - и ноги бить не нужно, и бабушку обманывать тоже.
         Бабушку Ветка жалеет. Потому что кроме бабушки у нее никого - на всём белом свете. И у бабушки тоже никого. Ветка видит, как бабуля часто вздыхает и украдкой смахивает слёзы, поглядывая на портрет дочери, висящий в простенке между двух покосившихся окошек. Бабушка всю жизнь проработала на пекарне, пекла «хлебЫ» для всей округи. Теперь у нее больные ноги, но по дому и в огороде она ещё как-то топчется, а дальше своей деревни уже несколько лет никуда не вылезает. 
       У самой Ветки мама в памяти возникает небольшими проблемами светлыми островками. За семь лет самое главное куда-то отодвинулось, стёрлось, и теперь - то вдруг вспомнится, как мама принесла ей однажды, в конце лета, перезрелых вишен в своей старенькой косынке. То, как возила её к зубному доктору в районный центр, когда старый зуб у Ветки сидел в своём гнезде ещё очень крепко, а новый, белея, уже выглядывал из десны и пытался вытеснить его. То голос чей-нибудь услышит - и так вдруг грустно станет, потому что больно уж этот голос мамин напоминает. А то запах какой-нибудь ветром невзначай принесёт, ей в голову, вдруг, стукнет, что так у мамы волосы на виске пахли, разогретые солнцем. Да что говорить… не хватало ей мамы. Они же у всех должны быть - это Ветка точно знает. Так ведь и отец должен быть. Но тут у нее - вообще… лучше не вспоминать.
        Дядя Петя крутил баранку, пытаясь половое объехать огромные лужи, канавы и рытвины, коих на разбитой просёлочной дороге было видимо-невидимо. Но как ни старался он, а машину всё-таки частенько кидало из стороны в сторону так, что Ветка чуть было язык не прикусила. Однако даже «колотливая» дорога не могла отвлечь её от тяжёлых мыслей.  
 - Счастливая Танька Зубова, - думала она. - У нее и мать, и отец. И полный комплект бабушек-дедушек. А отец - не кто-нибудь, а председатель их колхоза, Герой Соцтруда, всеми уважаемый человек Николай Аристархович Зубов. Танька отцом гордится. И Ветка гордилась своим, которого никогда в жизни не видела. Ведь он у нее моряк-подводник, погибший при выполнении ответственного задания. Так она считала… аж до конца мая месяца этого года. А в конце мая прозвенел последний звонок. Нарядная и с букетом, Надежда Сергеевна провела классный час. Все ребята были взбудоражены окончанием учёбы, предстоящей сдачей экзаменов, жарко разгоревшимся летом. Потом они вдвоём с Танькой, возбуждённые до предела, хохоча над своими же глупыми шутками, шли домой, размахивая пустыми портфелями - почти все книжки сдали перед классным часом. И тут,
«Эх, не подорвался бы на торпеде мой папка, конечно, не пустил бы меня в техникум после восьмого класса… Пошли бы мы с тобой, Танюха, вместе в девятый, а потом, после десятого, может, и в институт какой - тоже вместе , - и обняла подругу за шею свободной левой рукой. Вот с этого-то всё и началось. Танька вдруг сняла её руку со своего плеча и выдала со всей, только ей присущей, прямотой.

- Ты, - говорит, Ветка, - долго ещё маленькой девочкой прикидываться будешь? Столько лет тебе все «мозги пудрят», а ты и рада! Жив, здоров твой отец, просто с другой семьёй живёт. Все это знают кроме тебя. И никакой он не герой-подводник, бухгалтером работает в сельсовете, в центральной усадьбе Холмы Энгельгардта.

Тут у Ветки нога о камень споткнулась, и чуть было носом она в дорогу не воткнулась – так неожиданно, как гром с неба среди зимы, прозвучали слова подруги. И как-то сразу и день не таким уж солнечным показался, и веселье куда-то испарилось, которое только что через края плескалось…

- Ты что несёшь! – накинулась она на подругу. – Перегрелась что ли?! Какой ещё бухгалтер? – и так захотелось Таньке по голове портфелем врезать, но сдержалась из последних сил, потому что драться девчонкам - это уже совсем худое дело. А они ведь дружат с первого класса, каждый год сидели за одной партой, только в третьем классе, в последней четверти, их «училка» с мальчишками рассадила, чтобы не разговаривали, но это ненадолго. Танька обескуражено замолчала, видать  и сама не рада была, что правду «врезала». Иногда лучше молчать, чем говорить. Да только слово не воробей.

         С тех пор Ветка места себе не находила. Бабушке, конечно, ничегошеньки не сказала, и даже вопросов никаких задавать не стала, чтобы у неё подозрения не вызвать. Решила всё разузнать сама - и на все сто процентов.  А когда та в жаркий полдень прикорнула в кухне на кушетке, достала альбом и три раза из конца в конец  внимательно просмотрела. Ведь если был папаша-подводник, то и фотографии  должны сохраниться. Или его, или корабля военного. Но никого, кто годился бы ей в отцы, на старых снимках Ветка не обнаружила. Она и раньше не однажды листала альбом, но так… бездумно. А в этот раз просто рылась, в надежде обнаружить хоть малую зацепку. Были фотографии ещё молодой   бабушки, мамы и самой Ветки. Даже было фото, где они с мамой вместе – как раз в тот день, когда к зубному ездили. Это её мама в фотоателье  затащила, чтобы нытьё прекратить. Уж больно дочка в то время докторов боялась. Были здесь и фотографии военных, но это были старые и очень плотные  снимки, на которых дяденьки стояли и сидели с эполетами и саблями, видно ещё николаевских времён, как называла бабушка. Тут-то и пришло в голову Ветке, что видно зря не поверила она подруге. Всё ведь сходилось – ничего не осталось от папки-подводника. Лопнула легенда как мыльный пузырь. Одно разочарование горькое в итоге да досада. Больше всех на себя, конечно, что такая легковерная уродилась. Что почти взрослая уже, в техникум собралась, а правду от выдумки отличить не смогла. И на Таньку ещё…  Ну, на неё за то, - что раньше глаза ей не открыла – слушала Веткины бредни про отцовские  подвиги и молчала. Хороша подруга, нечего сказать.
          Так, в результате анализа последних событий, Ветка пришла к удручающему выводу, что папаши героя-подводника у неё  нет, и не было. Напрашивался вопрос: «А как же бухгалтер?»  Вот и пришла идея провести следствие. И, если всё сказанное Танюхой,  правда,  – посмотреть в глаза «бухгалтеру» этому. А, может быть, и  высказать, предателю, - кто он такой. Пусть знает, что если не нуждается в дочери, так Ветка - и подавно. А ещё подумала, что и мама, возможно, из-за него так рано ушла: горевала-горевала да и заболела. Вот эта мысль  ранила больней всего.

- Уж, ты не занедужила ли? – спросила вечером бабушка, озабоченно щупая Веткин лоб. – Торчишь целыми днями на речке… Или перекупалась, или на солнце перегрелась. Хотя…, последнее время ты вроде бы дома всё. А я, грешным делом, хотела тебя завтра за справкой в сельсовет отправить с «молоканом». Уже и договорилась. Ну, тогда придётся в другой раз.

- Да здорова я, ба! – Ветке просто не верилось, что всё задуманное так удачно складывается. Она захохотала и  запрыгала вокруг бабули, целуя её в полные щёки.

- Вот коза-дереза! – засмеялась та. – То ходит как в воду опущенная, то скачет до потолка.

                                          ***

              Дядя Петя высадил Ветку прямо возле сельсовета, потому что как раз мимо и проезжал.

- Здесь тебя и заберу, - сказал он через открытое окно. – Я, примерно, в начале первого буду. Нескоро это. Придётся ещё стоять, пока молоко через сепаратор пропустят, да пока обратом зальюсь. А там, на сырзаводе, очередь бешеная из машин каждый день. Жди, одним словом.

- Хорошо, дядь Петь! – помахала рукой Ветка и почти бегом припустила к крыльцу сельсовета. Да она будет хоть до вечера ждать. Разве сейчас это главное?!

С крыльца она шагнула в довольно тёмный – с солнечного света – коридор, где было несколько дверей и среди них - крашеная рыжей краской,  нужная ей. 

        Комната, которую занимал сельсовет, была небольшая, а из-за громоздившихся шкафов, забитых толстыми папками, казалась и вовсе маленькой. За дальним, если так можно сказать, столом, сидела очень полная тётенька в возрасте и с мелкой химической завивкой. По тому, как она важно сидела, и по её серьёзному виду, Ветка поняла, что эта тётенька здесь главная. А ближе к двери находилась  другая – совсем молоденькая, на вид почти Веткина ровесница. Перед ней стояла старая печатная дребезжащая  машинка, на которой та, медленно  «тюкая»  одним пальцем, печатала текст. При этом эти две работницы вели между собой оживлённый разговор, видимо обсуждали какой-то рабочий момент. Поэтому на Ветку они  как-то сразу и  не переключились, так что она даже не поняла, ответили на её «здравствуйте» или нет. Был ещё третий стол, стоящий у окна. Но он был так сильно и беспорядочно завален бумагами, что имел совершенно «необжитый» вид.

- Вот же Танька…, падлюка…, наплела! Бухгаааалтер…! А я и поверила, попёрлась проверять, -  с неприязнью о подруге и о себе самой подумала Ветка.

       В этот момент открылась дверь,… и вошёл «он». Ветка узнала его сразу! Точней  - узнала себя в нём. Вот, оказывается, в кого у неё уши оттопыренные и глаза «мышастые»,  глубоко сидящие под широкими и густыми бровями. И сутулость эта…, за которую бабушка её всегда ругает. А этот нос, острый на конце!.. Не хватает  только двух огромных залысин да лёгкого намёка на щетину. Но она ведь не мужчина. К тому же, все говорят, что хорошие волосы ей от Маруси, то есть от мамы достались.
Вошедший  решительно двинулся прямо к «необжитому» столу,  сел за него и  низко согнулся  над бумагами.

- Видно выходил куда-то, а теперь вернулся, - догадалась Ветка. Она начала было рассматривать его детальнее, но тут её, наконец-то, заметили и тётенька, которая  в возрасте, спросила, по какому она вопросу.

- Напечатай ей, - приказала она секретарше, услышав ответ, и занялась работой.  

- Имя? – спросила молодая работница, вставив в машинку половинку листа сероватой бумаги.

- Ветка! – чуть было не выпалила Ветка, но вовремя спохватилась.
- Вранцова Светлана Михайловна…  и…  Вранцова Евдокия Лазаревна, - продиктовала девочка. Она боковым зрением следила за «ним» - так она называла теперь мужчину про себя, - смотрела, как тот, низко наклонив плечи, водит пальцем по каким-то строчкам в бухгалтерской книге, и как у него еле заметно шевелятся, при этом, тонкие губы. И  никакая сила не заставила бы её сейчас отвернуться.  Одновременно она и на секретаршу поглядывала, а точнее – в бумажку, которую та печатала, - это для того, чтобы прикинуть, сколько у неё осталось времени на разглядывание. Ветка стояла совсем рядом со столом  и в один миг заметила вдруг, что их с бабулей фамилия напечатана неправильно.

- Не Воронцова, а…  Вранцовы мы, - громко возразила Ветка, и повторила по слогам, - Вран-цо-вы!

- Ну, понятно: от слова «врать», - секретарша с досадой вытащила бумажку и поставила чистую.

- Почему – «врать»?! И совсем не от «врать», а от слова «вран», то есть «ворон»! - с жаром возразила Ветка. – Очень-очень  давно так ворона на Руси называли.

 Тут она услышала, как с «его» стола, громко  стукнув о дощатый пол, скатился карандаш. Ветка видела, как «он», пригнувшись ещё ниже, вслепую, шарит рукой по полу, а сам в это время рассматривает её. Да-да, она чем угодно могла бы поклясться, что он её рассматривает. Потому что что-то новое появилось в его невыразительном тусклом лице, чего не было в тот миг, когда он перешагнул порог. Тут и интерес нарисовался в глазах, и вопрос, и смущение… Ветка даже заметила, как он густо зарозовел лицом, когда разогнулся с зажатым в руке карандашом.  Как яркий румянец от шеи поднялся к подбородку, окрасил впалые щёки, лоб  и разлился по двум блестящим залысинам.

- Михал Афанасьич, поставьте печать! – молодая работница подала Ветке справку. 

И Ветка, значит, теперь должна была подойти к «нему». Там и идти-то от  стола к столу было четыре шага.  Или три. Но девочка шагнула, словно в бездну, и протянула бумажку.  Бухгалтер машинально нащупал печать в ящике стола и подышал на  фиолетовый  кругляшёк. И при этом не спускал  с Ветки глаз.
Он был совсем рядом, протяни руку - и дотронешься -  мужчина, которого Ветка могла бы называть отцом, ждать по вечерам с работы, наливать из самовара чай, обнимать за худую жилистую шею… Но что-то сработало не так как нужно. Давно, ещё до её рождения. И теперь у него, наверное,  другая семья,… дети… Интересно, сколько их?

- Вот взять бы чернильницу, да и вылить все чернила ему на лысину…,  - с горькой обидой  подумала Ветка.   

Что-то горячее удушливой волной неожиданно поднялось от самого сердца и прихлынуло к глазам, когда они столкнулись взглядом. Сама того не ожидая,  выхватив справку, девочка стремглав кинулась к выходу. Работницы, коротко переглянувшись, удивлённо пожали плечами.

                          ***

          Выскочив на улицу, Ветка поломилась было, куда глаза глядят, но вспомнила, вдруг,  про дядю Петю и  заметила напротив здания, под кронами старых берёз, грубо сколоченный стол и скамьи вокруг него, где два старичка азартно резались в домино. На одну из скамеек  она и плюхнулась машинально, размазывая слёзы по разгорячённым щекам. Со слезами Ветка справилась быстро, ведь не зря она читала книжки про разных героев, представляя себя на их месте. Она только подобралась вся,  крепко сжала маленькие кулаки да глянула исподлобья на старичков: не заметили ли они её слёзы? Но те были так увлечены игрой, что, пожалуй, не заметили и саму Ветку.
- А мы вот так! – кричал один из них, в старой и сильно потёртой соломенной шляпе, ударяя всей ладонью с чёрной костяшкой домино по столешнице.

- Ах, вы, значитца, так? – на секунду задумался второй дед. – Ну, так получайте!!! – ещё громче хватил  он по столу.

- Опять ты, Митрич, смухлевал! Когда это ты дубль-два пристроить успел? – возмутился тот, что в шляпе.

- Ничего я не мухлевал! – заспорил  Митрич. – За игрой надо следить, потому что. Всё! «Рыба»! – объявил он. И добавил: «Обедать пойду. А опосля обеда меня не жди сегодня, -  баню топить собрался. Вечером кум с кумой мыться придут, у них котёл потёк».

Старички собрали костяшки домино в чёрную  пластмассовую коробочку и разошлись в разные стороны.   Девочка  же смотрела в направление  поворота, откуда должен был появиться «молоковоз». Но там заметила только старуху, тащившую на верёвке упирающуюся корову,  да двух мальчишек, скачущих на палочках.
        В это время открылась дверь на крыльцо, и из неё, с сумочкой через плечо,  вышла секретарша. Она аккуратно, бочком, спустилась со ступеней, стараясь не попасть тонкими каблучками в щели, и так же аккуратно, тщательно выбирая дорогу, двинулась по утоптанной тропинке. Ветка проводила её взглядом. Следом, с авоськой в руке, медленно вылезла тётенька с «химией».  На Ветку никто из них не обратил никакого внимания.

- На обед пошли «сельсоветские» - догадалась та. И тут дверь распахнулась в третий раз,  вышел «он» и вывел видавший виды  «минский» велосипед,  с рассыпавшейся левой педалью, который, видимо, ждал его в коридоре.  И «он» хотел уже, было,  уехать, как вдруг увидел сидящую под берёзами Ветку. И опять шея его и щёки, как и в прошлый раз, заалели, и видно было по всему его явное смущение. Прислонив велосипед к дереву, он  пригладил двумя ладонями жидкую растительность на темени и подошёл к столу.
- Дааа…, вот ведь жизнь – «штука» какая, - Света…  - неожиданно для Ветки, заговорил он и даже назвал её по имени. – Не знал…  Не знал,  и даже предположить не мог… А как услышал фамилию твою, да голову-то поднял… Баттюшки! – при этом он обхватил ладонями лицо. -  Ты так на Валерку моего похожа! Да и на Славика тоже… Но на Валерку больше. Просто - одно лицо! Погодки они у меня, - он был смущён, и было непонятно: рад он этой встрече или наоборот.

- На моего…  У меня…,  - с болью подумала девочка. – А я у кого? – она видела, как «он» с трудом подбирает слова, как прячет глаза, и  больше всего ей хотелось сейчас, чтобы подъехал дядя Петя, запрыгнуть в кабину, пропахшую  бензином,  и попытаться стереть из памяти сегодняшний день.

- Сюрприз! Просто сюрприз – так всё нежданно-негаданно… Вот супруга-то удивится.  Да… придётся поставить перед фактом…, - последнюю фразу он сказал как бы самому себе, слегка понизив голос.

-А я ведь Марусю любииил… Крепко любил, - в глазах его мелькнуло что-то трагическое, болезненное…  - Она сама не захотела. Категорически. Нет – и всё! Замуж, дескать, выходит…  Ну…  отстал, - он достал из кармана мятую пачку и выудил из неё сигарету, но не закурил, а просто крутил в пальцах, разминая, и даже понюхал.  - А потом  уехал я… На целых пять лет уехал, - продолжил  он  и как-то обречённо  махнул рукой.

- Курить бросаю, - усмехнулся неожиданно и заложил сигарету за ухо.
- Ну, а ты как добираться собираешься?  Автобус только до Свиблова ходит.

- С «молоканом» я, - буркнула Ветка, сжавшись и увернувшись от его руки, пытавшейся дотронуться до её головы.
- А вот волосы у тебя, как есть, -  мамины… Шикарные! – он потянулся к велосипеду. – Ну, был весьма рад! Неожиданно…, но рад,  - мужчина забросил ногу на раму велосипеда. Но проехал только несколько метров, и, оставив  технику на тропинке, повернул назад.

- Прости, забыл совсем, - проговорил он, копаясь в кармане,  - вот, возьми это - гостинцев купишь, - он сунул в Веткину руку смятую купюру и торопливо повернул назад.
А Ветка так и сидела с потёртой «трёшницей» в потной ладошке, молча и подавленно глядя ему вслед. Конечно, в другое время за такие деньги можно было бы… целых три кило мятных жамок купить или духи «Красная Москва» бабушке на день рождения подарить. Она так их любит! Но сейчас…  Сейчас ей хотелось гадливо бросить эту несчастную бумажку на дорогу и долго-долго с наслаждением втаптывать  каблуками в землю. Может быть, Ветка так бы и поступила, но в этот момент, наконец-то, из-за поворота показалось огромное белое  облако пыли, а за ним дяди Петин «молоковоз». 

- Ну, и чего ты пасмурная такая? – мельком взглянул на неё дядя Петя. – Или не написали?
- Написали, - вяло ответила Ветка и отвернулась к окошку.

- А чего тогда? Ну, не хочешь – не говори, - сказал дядя Петя и весь сосредоточился на разбитой дороге.

       «Молокан» крутил «баранку», а Ветка всё вспоминала, перебирая в памяти, только что случившееся с ней, с опозданием представляя себе, что вот тогда-то нужно было сказать так-то, а не этак, - и была собой очень недовольна. Время от времени, она опускала руку в карман, где вместе со сложенной вчетверо справкой лежала мятая зеленоватая купюра.

- Ничего мне от «него» не нужно, - думала Ветка. – Ничего-ничего! Всё у них с бабушкой есть. Сыты. Одеты, обуты. Коза есть высокоудойная… Милка. Куры.  У них даже телевизор «Рекорд» имеется. Почти пятнадцать лет как-то обходились – и дальше обойдутся. А «он», бухгалтер этот,  пусть Славика с Валеркой растит,  - Ветка попыталась представить себе Славика и Валерку, но ничего не получилось, хоть «он» и сказал, что она с ними – «одно лицо».

- В техникуме буду стипендию получать, - продолжала в уме свой монолог девочка. Конечно, для этого нужно хорошо учиться. Но уж она-то постарается. На кого ей надеяться?
Потом Ветка представила, как после окончания техникума приедет в родную деревню – с красивой сумкой через плечо и на высоких каблуках. И никто-никто уже не окликнет её Веткой - как в детстве,-  а будут уважительно называть Светланой Михайловной. Пройдёт она, такая, по деревне, а все будут говорить: «Да как же не узнали? Да это же Светлана Михайловна к Евдокии Лазаревне  приехала».
А потом она заработает много-много денег и повезёт бабушку в Карловы Вары, куда летала Танька вместе с родителями в позапрошлом году. Там, в Карловых Варах, - рассказывала Танька - есть пляжи с мелким белым песком, который лечит. И бабушка погреет ноги в этом целебном песочке, попьёт лечебной воды и вернётся уже совсем здоровой. А «он» пусть так и сидит в своих Холмах Энгельгардта, за своим,  заваленным бумажками, столом.
Ветка так распалилась, что не заметила, как они с дядей Петей уже въехали в деревню и покатили мимо знакомых дворов.  
       Конечно, бабушка тоже не могла не заметить Веткиного удручённого состояния, она пыталась дознаться, в чём причина, но девочка только упёрто молчала,  да отворачивалась. Отказавшись от еды, она забралась в постель и, отвернувшись к стенке, накрылась с головой  одеялом.  Бабушка несколько раз подходила к кровати, пытаясь потрогать внучкин лоб.  Но задача эта была не из простых, так как Ветка  в это время напоминала кокон бабочки.  Конечно, бабушка расстроилась, ведь она теперь ругала себя за то, что отправила за справкой  девчонку, когда той уже нездоровилось. И вот итог – совсем  разболелась.

- А давай я тебе киселька сварю, - уговаривала она Ветку,  в очередной раз подходя к кровати. – Клюквенного!  Ты же любишь клюквенный…  Или встала бы, оладушки съела, пока тёпленькие.
Но, ни звука не слышалось в ответ.
-  Вся в мать, с обидой заговорила бабуля, обречённо махнув рукой. - Вот и та так же, бывало, – хоть калёным железом пытай…  Молчит, ни словечка не проронит, только сожмётся вся да лицом почернеет, - она повернулась и тяжко вздохнув и задёрнув оконные занавески, вперевалочку вышла из спальни.
      Вечер плавно перешёл в ночь. В голове у Ветки бесконечно крутились события прошедшего дня. Картинки сменяли одна другую, и ей самой всё это уже здорово надоело, но избавиться от них она не могла. К исходу ночи пошёл дождь, и под его тихое бормотание она, наконец, уснула.

        Спала Ветка долго, а когда проснулась, уже вовсю сияло солнце и ночного дождя, как  не бывало. Она ещё полежала в постели, пытаясь вспомнить события вчерашнего дня, а когда вспомнила, очень удивилась. Удивилась больше всего тому, что воспоминания о событиях, которые вчера были так болезненны,  сегодня не вызвали у неё никаких отрицательных эмоций. На душе стало светло и спокойно. Недаром бабушка всегда говорит, что утро – вечера мудренее. Что никогда нельзя пороть горячку, а нужно обязательно, со свалившейся на голову  проблемой,  «переспать». И тогда решение придёт само собой. Всё, о чём  думалось вчера плохо, сегодня предстало совсем в другом свете:  да, она осуществила всё задуманное, узнала правду. А как по-другому она узнала бы её – правду эту, -  если никто ей её не сказал? Никто, кроме Таньки. Зато теперь она знает, что у неё есть отец… и два брата. Валерка и Славик. И «он» их воспитывает. А что же ему теперь нужно и их оставить?  Ну и пусть они живут в другой семье, пусть отец не герой-подводник, а бухгалтер сельсовета. Так ли это важно? Зато они есть! Они живут почти рядом, в каких-то четырнадцати километрах. Оказывается, у Ветки полно родственников, а не только одна бабушка. Неясно, конечно, пока, как там дальше… Но не это сейчас было главным для Ветки.
      Она вылезла из своего «кокона» и, наскоро умывшись, к великой радости бабушки, с аппетитом умяла и «яишенку», и вчерашние холодные оладушки, и душистый клюквенный киселёк.

- Ба, добегу до Танюхи! - крикнула она бабуле, кормившей кур, резво пробегая по двору. Никогда ещё Ветке так сильно не хотелось увидеться с подругой. По всем статьям, пришла пора мириться. Бывало, они и раньше ссорились, но очень на короткий срок: на несколько часов или на половину дня. А тут… почти целое лето!  Пойдёт ли ещё Танька на примирение?  А вдруг нет? 

                                    ***

            У Таньки Ветка пробыла почти до самого вечера – всё никак они с ней наговориться не могли,  -  а когда подходила к своему  дому, неожиданно заметила за калиткой, прислонённый к стенке,  знакомый велосипед.

- Ничего себе! – сильно удивилась она.  И  хотела уже, было,  прошмыгнуть на огород, чтобы отсидеться в старом шалаше, но на крыльцо вышла бабушка и строго окликнула.  

- Давай-ка в дом, нечего прятаться! – поступил приказ. – Я же видела, как ты в калитку заходила!  - И Ветке ничего не оставалось, как с опущенной головой шагнуть через порог.
       «Он» сидел за столом,  и перед ним стояла любимая бабушкина – «весёленькая», с золотым  ободком - чайная чашка, которую та доставала из буфета только по праздникам. И по тому, что бабуля унесла разогревать самовар, Ветка догадалась, что сидят они давно. На столе стояло блюдо с увесистым куском халвы,  и насыпано было румяное печенье, - по виду домашнее, - но бабушка такого никогда не пекла.

- Ждём, ждём, Светлана Михайловна! – воскликнул гость, пододвигая Ветке табурет рядом с собой и приветливо улыбаясь. 
И бабушка улыбалась тоже, когда ставила на стол разогретый самовар и наливала девочке чаю, только на мгновение укоризненно взглянула на неё и чуть заметно покачала головой. И было видно, что они давно и о многом с гостем уже поговорили, потому что и обстановка за столом была совсем домашней, и бабушка какой-то «отмякшей», какой Ветка её не помнила. А самое удивительное, что хозяйка, по всему,  была рада гостю и как-то, совсем уж неожиданно, потчуя простой деревенской едой,  называла его Мишей.

- Вот, Светлана, угощайся…  - «он» подвинул ближе к Ветке блюдо со сладостями. – Нина Васильевна с утра сегодня ради выходного расстаралась. Она у меня добрая,… понимающая… - видно было его смущение, с которым он быстро справился. – А братья, – он сказал «братья»,  - тебе какой-то подарок готовят к следующему выходному.

      Бабушка вдруг вспомнила, что у неё ещё коза не доеная за сараем привязана, и засобиралась во двор. А Ветка с отцом остались вдвоём. Первые две минуты они ещё немного стеснялись друг друга, а потом…  Потом им обоим стало вдруг  хорошо и легко. Будто ангел пролетел рядом и слегка задел их своими крыльями.

- Пап, у тебя здесь халва, - неожиданно для самой себя сказала Ветка, показывая на его испачканную щеку,  и захохотала, глядя,  как отец пытается рассмотреть своё лицо в  блестящей глади самовара.  А ещё она подумала, про себя, как идёт ему  улыбка,  и какие добрые у него глаза.                                                                                                            

- Добавь-ка мне,  дочка,  горяченького, - попросил отец  и протянул Ветке «весёленькую» бабушкину чашку.
 

Светит месяц...

 История, которую я хочу рассказать, уходит  своими корнями в далёкое время, называемое детством. Сейчас, когда даже внуки гораздо старше меня – той, о которой хочу поведать - всё это кажется уже каким-то нереальным, надуманным или вычитанным в старой книге. Мне на то время было около девяти лет, младшая сестра ещё не родилась, и в нашей семье я была единственным ребёнком. Надо сказать, что деревня тогда ещё не совсем оправилась после прокатившейся войны, родители - мои и других детей, с кем я тесно общалась, работали не покладая рук: уходили рано, возвращались очень поздно, а дома, на хозяйстве, оставались старики да дети.
          У взрослых, переживших страшные годы вражеской оккупацией, были видимо в то время другие понятия об опасности, чем сейчас. Нас, детей, не баловали, мы жили своей жизнью, и очень рано становились самостоятельными. Придя из школы, выучив засветло уроки, выполнив свои немудрёные обязанности по дому, могли пойти в гости к сверстникам или на горку, или на замёрзшую реку, где расчищали большое пространство и катались по льду на резиновых  галошах. Домой приходили  совсем уже в потёмках, однако ни разу не помню, чтобы кого-то разыскивали или ругали за позднее возвращение.
          В ту зиму у нас появилось новое развлечение.  У многодетной семьи, девочка из которой была моей одноклассницей и подружкой, в начале прошедшего лета сгорел дом. Домишко был совсем маленький и неказистый, собранный сразу же после войны кое из чего, но это было их единственное жильё. Крепко погоревав, они взялась за дело. Глава семьи работал  бухгалтером в колхозе и умудрился выбить ссуду под строительство. И к концу осени  недалеко от пожарища, на пригорке, вознёсся новый дом из смолистых брёвен с белыми тесовыми сенями. Как же нам, ребятишкам, нравился этот дом,  пропитанный запахом еловой смолы, с полами из широких  струганных досок, с большой  белёной русской печью! Побывав в гостях однажды, мы зачастили туда всей оравой  и, надо сказать, хозяйка дома всегда была приветлива с детворой и никогда не встретила нас  хмурым лицом, ни разу не выпроводила вон.
             Все мы на тот момент были школьниками, куклы и игра в «дочки-материи» отходили на задний план, а на первое место постепенно вышли другие увлечения. Бывало, что мы на реке, на льду, пытались изображать танцы. Выметенный начисто лёд был нам вместо паркета. Став попарно лицом друг к другу, мы хлопали в ладоши, затем по ладошкам стоящего напротив и пели нестройными голосами:

- Светит мееееесяц, светит ясный!
Светит ааааалаяаа  луна…
Маша, Даша и Катюуууша
погулять пришли сюда.

Затем брались за руки и обходили несколько раз  небольшой кружок. Почему у нас луна в песне была алой, не знаю. Я никогда в жизни не видела алую луну, - ни до того, ни после - но пели мы именно так.
          В конце февраля усилились морозы, на реке стало нестерпимо холодно и неуютно, и мы перебрались со своими танцами в новый дом Савченковых. Тётя Паша, Светлая Вам память! Вспоминая детство, удивляюсь до сих пор, как эта женщина терпела нас, чуть ли не каждый вечер в своём доме. Наша ватага насчитывала минимум четверо, а чаще – пятеро или шестеро ребятишек.  А у неё ещё и своих - четверо было. Чуть погодя про наши «концерты» прослышали соседки-старухи и тоже зачастили «к Пашке поглядеть на девок». Они приносили из дома низенькие скамеечки или самодельные табуретки и усаживались поближе к печке, сняв у порога резиновые галоши, чтобы не наделать чёрных меток на новом полу. Громкоголосые, замотанные в огромные старые платки, они напоминали больших чёрных птиц.
- Ай, какие молодцы! – хвалили они нас. – Настоящие артисты!
А «артисты» старались изо всех сил! Но как только, в разгар представления,  на пороге появлялся насквозь промёрзший  Иван Федосеевич - отец семейства, работавший в центральной усадьбе, за пять километров от дома, и возвращавшийся всегда очень поздно, все мы  - и «артисты» и зрители - начинали быстренько нахватывать  свои полушубки и разыскивать галоши в общей массе. По деревне мы, дети, шагали все вместе, но постепенно  расходились по своим домам, а я шла в нашу сторону с соседскими детьми, которые были на два-три года старше и жили в самом краю деревни, через дом от нас. Детки они были смышлёные и мои родители, полагаясь на их серьёзность, отпускали меня с ними безбоязненно.

           В конце недели прошла сильная метель, затем случилась лёгкая оттепель, дальше опять ударил сильный  мороз, который превратил снежную массу в крепкий наст. Мы бежали по домам, уткнув замёрзшие носы в поднятые воротники - где по дороге, а где по твёрдому насту, который местами блестел и переливался в лунном свете. В тот вечер, придя к Савченковым, я поняла, что попутчиков моих не будет и в свой край мне придётся возвращаться одной. Кто-то из девочек сказал, что соседи мои заболели. Новость эта нисколько меня не расстроила. Чего мне было бояться в своей деревне, когда так восхитительно светит луна!? Да и окна домов ещё светятся, хоть и неярким – от керосиновых ламп,- но всё же тёплым желтоватым светом, отбрасывая слабые блики на снег. Собак? Нет, собак я тоже не боялась. Все они давно стали моими друзьями, всех я знала по кличкам, все они с радостью подбегали по первому зову, подставляя под  детскую ладошку крутолобые головы. Поэтому, оставшись одна, я только прибавила шагу. Да и пройти-то оставалось всего ничего. Впереди  дорога сужалась, как бы превращаясь в коридор, потому что слева высился пригорок, занесённый снегом, а справа вдоль дороги росли деревья и стоял  нежилой дом с забитыми окнами. Этот участок был менее освещённым, так как тень от деревьев и от дома частично падала на дорогу. Впереди, в тени заброшенного дома, мне показалось какое-то мельтешение. Приблизившись, я поняла, что это собаки. Их было много – семь или восемь - и расстояние между нами не превышало шести метров. Я уже говорила, что собак не боялась, но эти были мне незнакомы. Ни одна из них. Некоторые лежали на снегу,  другие стояли близко друг к другу, опустив головы и хвосты и повернувшись в мою сторону.  Было что-то одинаковое, похожее в каждой из них, а вместе они представляли сплошную тёмно-серую массу. Под старенькой выношенной шубейкой пробежал предательский колючий холодок и через секунду обернулся паническим страхом.
- Полкан! Полкан!.. – позвала я сдавленным голосом, хотя точно знала, что Полкана среди собак нет. Позвала я от внезапного страха и возникшего напряжения, потому что чувствовала  скрытую агрессию в этих опущенных к земле мордах. Даже если бы собаки с лаем бросились ко мне, думаю, не было бы так страшно. Однако ни одна из них не залаяла, не изменила позу, но в этом их молчании ясно чувствовалась угроза. Мне захотелось побежать от них во все лопатки, всё это расстояние я могла бы преодолеть за полторы минуты. Вот он – перекрёсток – до него рукой подать, а от перекрёстка до дома какие-то семьдесят метров. Но моё детское чутьё подсказало, что бежать нельзя. Я даже не смела оглянуться. Страх был парализующим, живым, казалось, что он заполнил каждую клеточку моего тщедушного существа. Стояла звенящая тишина,  и только плотный снег оглушительно скрипел под валенками. Когда я вышла к перекрёстку, позади меня послышалось движение. Сжавшись в комок, я с ужасом повернула голову вправо и заметила, как  одна из собак, отделившись от стаи, метнулась в сторону. Обогнув старую, заиндевевшую ракиту, она на секунду приостановилась, как бы размышляя, вернуться ли ей назад или бежать дальше. На мгновение два зеленоватых огонька мелькнули и погасли. Собака убористыми прыжками побежала по диагонали через залитую лунным светом пойму к заснеженной реке. Иногда корка на снегу не выдерживала её веса и ломалась, и тогда с той стороны доносился характерный хруст.

              Скоро я была дома. Ни родители, уже  вернувшиеся с работы, ни бабушка с дедушкой не заметили моего волнения, а рассказывать им я ничего не стала, чтобы в итоге не получить запрет на долгие прогулки. В родных стенах рядом с близкими людьми стало легко и спокойно. Мы поужинали.  Ещё раз, усевшись поближе к керосиновой лампе,  я повторила стихотворение, заданное наизусть к завтрашнему уроку, и легла спать. Мне было уже почти смешно, как  можно было испугаться собак. Сон мой был по-детски крепким и безмятежным, а утро следующего дня началось с плохой новости.

- Сегодня ночью у Филиппыча волки собаку сожрали, - сообщила мама отцу, вернувшись со двора и вместе с облаком морозного воздуха перешагнув порог. – Наверное, много их было. Нюрка сказала, весь двор утоптали, - мама не видела меня за сатиновой занавеской, где я, проснувшись, чистила зубы.

- А что же Филиппыч, не мог их чем-нибудь пугнуть? – отозвался отец.

- Да он этой ночью на свиноферме дежурил. Нюра одна с ребятами ночевала. Белка с вечера с ним увязалась, а Тобик на цепи сидел, - мама подбросила дров в горячее жерло печи. Они с отцом ещё некоторое время поговорили о том, как  много нынче снега, как обнаглели этой зимой волки, и что надо бы укрепить дверь в хлев, где стояли овцы.
 Мне стало нестерпимо жаль верного, уже немолодого,  соседского Тобика,  ставшего  жертвой серых   «разбойников». Слёзы сами собой хлынули из глаз.  С этим тягостным чувством пришлось отправляться в школу. Однако ни тем февральским утром, ни позже, мне в голову не пришло хоть как-то связать  воедино эти два эпизода. Только уже став  взрослой, я поняла, что, будучи  ребёнком,  (в каких-то ста метрах от дома) прошла однажды мимо волчьей стаи. Теперь, вспоминая эту историю, я часто задаю себе вопрос: почему в тот лунный зимний вечер звери не тронули  человеческого детёныша - маленькую перепуганную девочку, - но растерзали старого пса? Что это было? Волчье табу? Или меня так хорошо хранил Ангел?
Как бы ни было, но я редко рассказывала кому-либо про тот случай: сначала, -  потому что и сама уже успокоилась и стала вспоминать это как что-то обыденное. А когда выросла, почувствовала неприкрытый скепсис со стороны слушавших. Потом и вовсе замолчала, и молчала до сих пор, пока не пришла в голову идея написать этот рассказ.

 

Памяти Николая Рубцова

                                                                                       Горит, горит звезда моих полей..."
                                                                                        Н.М.Рубцов "Звезда полей"

Горит, горит звезда твоих полей,
И ей вовек не суждено погаснуть:
Она, призывней тысячи огней,
Сияет и загадочно, и ясно. 

Тебе она светила, как могла,
В твоей холодной, бесприютной жизни,
Подругой и попутчицей была
Единственной с рождения до тризны.

Она, как в чёрной дымной полынье,-
Когда мороз-трескун беду пророчил,-
В твоём тревожном плавала окне
К исходу той глухой крещенской ночи.

Потом за редкой сумрачной толпой
Плыла она незримо и уныло
До пустыря, чтобы порой ночной
Склониться скорбно над твоей могилой.

Ей тучи и туманы нипочём,
Встаёт она над непогодой даже
И освещает трепетным лучом
Простые вологодские пейзажи.

Здесь, над сухонской яркой синевой,
С сурового тотемского откоса
Ты видишь луч прозрачно-золотой
И смотришь вдаль задумчиво и просто.

Горит, горит звезда твоих полей.
Хоть не года прошли - десятилетья,-
Как никому из нас понятен ей
Твой путь из безызвестности в бессмертье.

 

***

У каждого из нас своя дорога.
Красива ли она или убога, -
Ведёт всегда от отчего порога
До самого Небесного Чертога.
И только там, когда увидим Бога,
Поймём, что нам с тобой дала дорога.

 

Про берёзу...

                                                                           
Стояла берёза на краешке леса.
Была хороша и стройна как невеста.
Шумела ветвями, шушукалась с ветром,
к ней птицы стремились с добром и приветом.

Но как-то однажды в начале недели
по снегу к ней двое саней подлетели.
Горластых парней соскочила ватага -
на лицах румянцем  горела отвага.

Коней привязали.  Посыпались шутки.
Потом полетели на снег  полушубки,
а после и шапки, им вслед – рукавицы:
негоже работникам в тряпки рядиться.

Взревела тугая стальная железка,
шарахнулось эхо над кромкою леса
и где-то зависло под куполом синим,
лишь хлынул с макушки серебряный иней.

Упала берёза без крика, без стона.
С соседнего дуба поднялись вороны.
Затем топоры зачастили, как дятлы,
срубая ей ветви в запале азарта.

Но вот уже начисто убраны сучья.
Лежала бедняжка в сугробе колючем
вся белая, гладкая, будто нагая -
ещё не мертва, но…  уже не живая.

Потом её долго на части делили:
пилили, пилили, пилили, пилили…
Мешались со снегом опилки, как слёзы…
Вот так, в одночасье, не стало берёзы.

«Ну, славно!» - воскликнул распаренный малый, -
«Подальше проедем – другую завалим!»
И все засмеялись - довольно и дружно -
не зря потрудились, товар – то, что нужно.

И только один (чуть постарше годами),
окинув пустое пространство глазами,
стал строг и задумчив и странно  невесел
и шумным товарищам тихо заметил:

«Эх, братцы! Да мы ведь преступники с вами.
Такую красавицу сделать дровами!!!
Не скоро закроется этот прогал…», -
и медленно куртку застёгивать стал.
                                                          20.08.2015  

 

Ада я, дедушка...

Посвящается выпускникам 1941 года, ушедшим добровольцами защищать своё Отечество.



«Ада я, дедушка… Ада...» -

ласковый взгляд из-под чёлки, -

Да, отступаем…, - так надо…», -

голос дрожит у девчонки, -

«Вы нас простите, родные, -

мы очень скоро вернёмся».

…Мечутся тени смешные,

медленно падает солнце.

Тонкие веточки–руки

из рукавов гимнастёрки

гладят совсем не от скуки

складки потёртой скатёрки,

взгляд, словно сумрак зелёный

в самом начале июля…

Смотрит старик сокрушённо,

хлипкие плечи сутуля,

вновь самокрутку пакует,

ближе скамейку придвинул:

«Кто ж тебя, дочка, такую

в бездну кромешную кинул?

Где же родители были?

Путь твой, похоже, неблизкий…»


«Нет никого. Все погибли

в первой бомбёжке под Минском.

Папу… и маму…, и брата… -

сразу троих в одночасье». 

Крякнул старик виновато,

ёжится, словно в ненастье:

«Ладно, ложись-ка ты, дева, -

ночи-то ноне, как свечки.

Ежели  что,  для сугрева -

чай в чугунке на припечке».




Сразу легла и затихла, -

всякому отдыху рада.

«Да-а-а, натерпелась ты лиха….

Где ж она, Господи, правда?»

В щели старинного дома

льётся ночная прохлада,

скорбно взирает икона,

красно мерцает лампада,

вечный сверчок неустанно

грюнит чуть слышно за печью,

думает дед непрестанно

думу свою человечью:

«Немец, язви его в печень,

сунулся в пекло беспечно:

русский народ - он же вечен,

как и земля наша вечна.

Не-е-е-т,  не помогут и пушки

против народа из стали,

если такие девчушки

тоже солдатами стали,

коль на ружьё променяли

 женское счастье простое…»

…Где-то петух загорланил –

кончилось время постоя.



А за околицей смрадно

утро взорвали моторы,

и, словно выстрел, команда:

«Стройся! Заканчивать сборы!»

Вновь по окраинам скудным,

по большакам, перелескам

кони, машины и люди

двинутся от Смоленска.

Будут скелеты орудий

еле держаться у кромки,

лошади падать всей грудью,

рваться гужи и постромки,



пот забелеется солью,

зноем полуденным выжат.

Только две истины кровью, -

только - «погибнуть» и «выжить»!

И от деревни к деревне

средь бедноты и разрухи

вслед, как сложилось издревле,

станут крестить их старухи.

Вплоть до конца отступленья

сумрачно и виновато

в каждом подобном селенье

взгляд будут прятать солдаты.

Но с каждой новой верстою,

с новым холмом, перелеском,

выстраданное, непростое

чувство пробудится дерзко.

Пламенем кровной расплаты

вспыхнут суровые лица,

будет с утра до заката

гнев благородный копиться.

И неотступно – за ними -

Божья извечная правда…



«Как - я забыл - твоё имя?»

«Ада я, дедушка…, Ада…»

 

Ольга

 

Было уже, наверное, не менее полуночи, а Ольге всё не спалось. Она оторвала голову от подушки, долго прислушивалась к завыванию вьюги за стеной, смотрела на едва заметное пятно замёрзшего окна. Как хорошо, что она успела вернуться до непогоды. Какие-то четыре или пять часов назад ничто ещё не предвещало этой свистопляски, разве только усиливающийся ветер да лёгкая позёмка на дороге. Ольга перебирала в мыслях свою, уже далеко не первую, поездку. «Господи»,- думала она, «Всё получилось и на этот раз, всё прошло благополучно. Бригадир дядя Веня всё-таки дал ей Мальчика, только очень наказывал, чтобы не гнала - старый совсем, да чтобы смотрела в оба в Алексеевской балке, волков там, дескать, видели недавно. А что она, Ольга, может против волков? Знал бы кто, как леденеет кровь от их истошного воя! Но проехала, никого не усмотрела, как ни озиралась по сторонам. Видно разные дороги у неё с ними были в этот вечер. А может берёг кто.... А у неё и радости-то... вернуться домой, под крышу, увидать ждущие, истосковавшиеся глаза детей, вопрошающе поглядывающие на её небольшой мешок. Почувствовать тепло их ручонок, по очереди цеплявшихся за шею. В этот раз удалось обменять кусок поплина, подаренного ей Николаем три года назад, да штуку простынного, белого. А выручила-то всего... стаканчик соли, каравай хлеба, немного пшена, литров пять керосина да несколько кусочков сахара для самых маленьких. Стоит уже вторая военная зима. Вторая зима без Коли....

Захныкала маленькая Шура, заворочался разбуженный ею Боря. Самых маленьких Ольга брала спать с собой. Дала девочке уже почти пустую грудь, та жадно припала, сосала шумно и долго. Шуре год и семь месяцев, но отнимать ребёнка от груди в такое время, когда не знаешь, чем накормить, очень жалко. Хоть и молока-то того кот наплакал, но всё же... Шура растёт медленно, только еле-еле, с посторонней помощью, начала вставать на ножки... Сердце разрывается смотреть на постоянно голодных детей, слушать их бесконечные разговоры о еде, о том, кто бы из них сколько смог съесть хлеба. Ту, первую зиму, они переживали легче: оставалась ещё мука, картошки накопали осенью порядком, грибов дети наносили. Оставались ещё куры от мирной жизни. За осень и зиму кур съели, кормить их всё равно стало нечем. А эта зима принесла настоящий голод. Картошку, что накопали с огорода, почти всю забрали. На сельсовете висит плакат, написанный огромными тёмно-синими буквами «Всё для фронта! Всё для победы».

Оставшуюся картошку почти доели, хоть и сильно экономили. Закончилась соль. Ольга со слезами вспомнила, как вернувшись сегодня, отрезАла от каравая тоненькие ломтики, как раскладывала перед каждым, как старшие девочки, словно сговорившись, отодвинули свои. Как насыпала в центре столешницы маленькой горочкой несколько щепоток соли из той, что выменяла, а маленькие тыкали в неё пальцы и с жадностью обсасывали. Хоть бы скорее весна, всё-таки пойдут корешки, щавель, дети принесут из леса живицы. Но ещё только половина января. Сегодня они ели настоящий хлеб, хоть и не вволю. Сама же она давно печёт его с разными добавками: мякиной, надёрганными с осени семенами конского щавеля, даже с опилками. Хлеб имеет странный вкус, застревает в горле, стоит колом в желудке. У ребят постоянные запоры, огромные вздутые животы. Ольга каждый день боится, как бы дети от голода не позарились на что-то колхозное. Она всячески их уговаривает, уверяет, что война скоро закончится, что вернутся папа и Анатолий и они заживут все по-прежнему, как раньше, и будет вволю настоящего хлеба и всего-всего, чего только они пожелают. А трогать чужое, особенно колхозное, нельзя, иначе её, Ольгу, посадят в тюрьму, а их всех отправят в детские дома, как пятерых детей тёти Кати Воробьёвой, которая собирала колоски на колхозном поле. А ещё она говорила, что своим терпением они помогают папе и брату одолеть врага.

Только где теперь их папа? Последнее письмо от Николая пришло в середине ноября. Ольга старается не думать о плохом, но при виде почтальонки сердце у неё начинает громко стучать и больно отдаваться в висках, а ноги слабеют и становятся ватными. Эту длинноногую некрасивую девочку Нюшу ждёт всё село, и всё село её боится. В последнем письме муж спрашивал, как она справляется с детьми, все ли здоровы. «Я знаю, Оленька, что вы голодаете. Продай моё зимнее пальто с каракулевым воротником. Вернусь - наживём. Продай резной шкапчик, что я делал; вы пока без него обойтись можете. Продай или обменяй, если что осталось, из мануфактуры», писал он. Ольга никогда не жаловалась ему на голод, а только Коля и сам знал. Тяжело ей, конечно, а кому легко? Пальто его она пока не трогала, да, видно, к тому идёт. Маленький резной, под красное дерево, навесной шкаф для посуды, с любовью сделанный мужем до войны, ещё висел на стене. А из мануфактуры, можно сказать, ничего уже и не осталось, всё свезла за бесценок перекупщикам в район. Это её с детьми пока и спасало.

Николай её был хорошим столяром, делал мебель на заказ. Но желающих и до войны было немного. Поэтому каждый год, зимой, когда работы на селе становилось поменьше, уезжал он в Ленинград и шли тогда им от него посылки с мукой, крупой, сахаром, одеждой для детей, отрезами

всевозможной ткани. Ольга вспомнила, как провожала его на фронт. Сначала, в последних числах июня сорок первого, ушёл их старшенький. Анатолию едва исполнилось восемнадцать; он смотрелся совершенным ребёнком в коротком кургузом пиджаке и серой отцовской кепке. Не пришло ещё первое письмо от него, как призвали Николая. И призванные и провожающие - все собрались возле сельсовета. Вместе с мужем уезжали двенадцать человек. Плакали дети, женщины голосили, а Ольга будто закаменела, не могла выронить ни слезинки. Просто сжалась, как пружина и всю дорогу до сборного пункта молчала, только крепче прижимала к себе полуторамесячную Шуру. Зато Коля, когда обнимал в последний раз самых маленьких, низко наклонил голову, пряча заблестевшие глаза.

Ольга думает о них каждый день и даже ночью. Детям тревоги не показывает, а маленьким читает послания Анатолия и старые письма отца, только всё по-новому, придумывая всякие невероятные истории о том, как фрицы боятся наших красноармейцев и как смешно драпают от них. Ребятишки радостно смеются, смотрят друг на друга, на мать, и у них на короткое время появляется хоть немного живого блеска в измученных голодных глазах. А Ольга, стараясь показать, как она тоже рада «новому» письму, через силу делает весёлые глаза и хохочет вместе с ними.

От сына письма приходят чаще. В последнем Анатолий пишет, что лежит в госпитале, но ранение, дескать, пустяковое - скоро в строй. Пишет также, что от отца давно ничего не получает, но уговаривает её не волноваться, письма на фронте теряются часто. Ольга аккуратно складывает дорогие треугольники его писем, подносит к лицу, нюхает, но сероватая бумага пахнет пылью, чернилами, порохом и ещё чем-то непонятным и чужим. В свои неполные сорок лет она безоговорочно признавала главенствующей роль мужа в их многодетной семье. На втором месте всегда видела старшего сына и, только потом, себя, как мать и хранительницу очага. Она плохо помнила сына ребёнком, хоть он и был её первенцем, потому что детства у него, можно сказать, и не было. Родившись первым, он негласно взял на себя ответственность за всех, кто родился после него. Всегда он был рядом, на подхвате, часто помогал в совсем уже не детских делах, был послушным, по-взрослому серьёзным и ответственным. Его и называли не иначе, как Анатолием, причём все - от соседей и родителей до малышей.

Ветер всё не прекращается; вьюга за окном воет на все голоса, то немного успокаиваясь, то принимаясь с новой силой. Ольга представила, как через день или два, когда непогода, наконец, отступит, придётся по бездорожью пробиваться на дальние поля за сеном для колхозного стада. Как будут рваться из сухожилий кони, с хрустом ломая оглобли и громко и судорожно всхрапывая. Как из последних сил, проваливаясь по пояс в рыхлый глубокий снег и, помогая друг другу и лошадям, будут упрямо тащиться обессилившие, недокормленные женщины и подростки. И над всем этим, над их спинами и головами, в густом морозном воздухе, повиснет белое подвижное облако пара от их прерывистого дыхания и нечеловеческих усилий. Но никто в такие минуты не ропщет, никто не хнычет, никто не жалуется. Все знают: на фронте ещё тяжелей; там пули и смерть, там груды развороченного железа, там горит земля под ногами, там нет дороги назад. В правлении колхоза сводку читают вслух каждое утро. Всего несколько минут отведено на информацию, люди слушают её молча со строгими серьёзными лицами. Враг силён, и наши сдали уже немало городов, но немцы теперь не продвигаются так стремительно, как в начале войны, и тоже несут существенные потери. В каких-то ста километрах их дальняя авиация неоднократно пыталась бомбить Ярославль и Рыбинск. Ольге становится страшно при мысли, что на них тоже могут сбросить бомбы, если линия фронта хоть немного продвинется в сторону Костромы. Конечно, им повезло хотя бы в том, что они не живут, как многие, на оккупированной территории, не слышат чужую речь и не прячутся в лесу. Поэтому им нужно терпеть и верить в победу вместе со всей страной и работать в два раза больше, в три..., во много раз.... Чтобы хоть чем-то помочь тем, кто погибает, кто мёрзнет в окопах, кто поклялся стоять до конца. «Где ты сейчас, Коля? Жив ли? А если жив - почему молчишь? Выписался ли из госпиталя Анатолий? Только бы жили..., только бы выжили.... Только бы вернулись!»,- Ольга проглотила горький ком, в потёмках осторожно погладила детские головки. Скоро утро. Ветер окончательно выстудил за ночь их старенький дом, сразу лишив его всякого уюта. Нужно встать, растопить печь, вскипятить воду - скоро поднимать детей.

Ольга стянула со спинки кровати тёплый вязаный платок, ногами нашарила на полу большие мужнины валенки, прошла к столу. На ощупь нашла в укромном месте спички, зажгла лампу, прикрутила фитиль. Неяркий огонёк тускло осветил нехитрое убранство жилища, большую русскую печь, самодельную деревянную кровать у стены. Вот они, её главные помощницы - Лёля, Валюшка. Лёля почти полностью заменила Анатолия; работает в лесу с бригадой женщин, заготавливает дрова для отопления правления колхоза, школы, сельсовета, общественной бани. Домой возвращается поздно, кладёт в сенях топор, кое-как проглатывает скудный ужин, без сил падает на подушку и забывается беспокойным тяжёлым сном. Каждый вечер Валюшка с трудом «ставит» к печке её обледеневшие ватные штаны, забрасывает наверх задубевшие валенки.

Ольга приподнимает лампу, несколько минут с жалостью смотрит на девочек. Лёля спит на спине, вытянув вдоль пёстрого лоскутного одеяла крупные, загрубевшие, совсем не девичьи руки. Валюшка лежит ничком, разметав по подушке тёмные курчавые волосы: маленькая и узкоплечая, в свои пятнадцать лет она едва смотрится на двенадцать. Ей тоже досталось работать наравне со взрослыми с первого военного лета. В её обязанности входит перевозка молока с фермы на сырзавод. Лошадей не хватает, самых сильных и молодых забрали на нужды фронта, в хозяйстве же остались необъезженные жеребята да несколько старых одров, которых в мирное время давно бы списали. Есть ещё старый мерин Мальчик, да странно огромная кобыла по кличке Любка, про которую говорят, что у неё два сердца. Валя возит молоко на двух быках. В помощь к ней приставили одноногого инвалида дядю Пашу. Дядя Паша высокий и носить с ним тяжёлые бидоны с молоком девочке очень неудобно. Особенно тяжело их снимать с высокой телеги. Первое её рабочее лето выдалось жарким. Волы, измученные оводами, не слушаясь команды и натянутых постромок, рванули однажды к реке. Через несколько минут девчонка с громким плачем металась у воды не зная, вылавливать ли ей опрокинутые в реку бидоны с молоком или вытаскивать грузного дядю Пашу, который беспомощно барахтался и пытался выползти на берег. Она пыталась ухватиться руками за его культю и тут же поняла, что та отстегнулась, а её незадачливый хозяин вот-вот захлебнётся. Упрямые животные, переломав оглобли, зашли по шею в воду, и блаженствовали в ней, громко дыша и прикрывая веки. Помощь пришла неожиданно: прибежали женщины, работавшие на сырзаводе и видевшие всё произошедшее. Они быстро выловили фляги, достали из воды дядю Пашу и выгнали на берег волов. Ольга вспомнила, как рыдала Валюшка вечером того же дня, зарыв лицо в её юбку. Что она могла сделать, Ольга? Чем успокоить? Разве что гладить её по растрёпанным курчавым волосам, по вздрагивающей от плача слабой спине? Все подростки в селе работают наравне со взрослыми. Мужчин в селе почти нет, а те, что остались, - либо ветхие старики, либо инвалиды. Недавно вернулся с фронта муж Настёнки Груздевой - Василий. На передовой потерял он обе ноги, но выжил и теперь, в хорошую погоду, ездит по селу на каталке, отталкиваясь от земли двумя толстыми деревяшками, похожими на утюги. Даже Василий при деле: он чинит сбрую, мешки из рогожи, паяет односельчанам прохудившуюся посуду. После случая с волами девочка уже не плакала, а только как-то, вдруг, повзрослела, и взгляд её огромных тёмно-карих глаз стал серьёзным и совсем не детским. Иногда Валюшке на сырзаводе наливают трёхлитровый

бидончик пахты. Она приносит его домой с тихим достоинством кормильца. Изредка в этой запашистой жидкой массе попадаются крохотные крупинки масла.

Ольга знает, что в конце грядущего лета дочь уедет в Кострому для обучения в ФЗО. Они уже получили предписание районного комитета комсомола; стране нужны кадры - ткачихи, прядильщицы, мотальщицы, мастера по наладке оборудования.

Вверху, на полатях, послышалось сонное бормотание и возня. Ольга, приподняв лампу, заглянула туда. Николка и Витя к утру замёрзли и натянули одеяло до самой макушки. Сбоку, ближе к печи, подвалившись под бок к Николке, сладко спит Сашок. Скоро ей и девочкам на работу, а мальчишки останутся няньками и будут справлять нехитрое хозяйство. Каждый день, чтобы помочь ребятам приглядывать за малышнёй, приходит старенькая бабушка Николая. Ольга, кое-как одевшись, вышла на улицу. Став на занесённом снегом крыльце, несколько минут смотрела она через белую пелену на дальнее поле, на еле различимую тёмную полоску леса. Если долго идти, никуда не сворачивая, то там, за той заснеженной далью, за нескончаемым лесом - линия фронта. Там её Николай и Анатолий и много других, таких же, как они: молодых и не очень, оставивших своё жильё, чтобы защитить Родину. А Родина, -это и заснеженное белое поле, и этот, едва различимый лес, и ручей за их селом, зарастающий летом ивняком и черёмухой, и дети её, прижимающиеся под утро друг к другу, чтобы согреться, и она сама, Ольга - тоже Родина. Вот-вот начнётся новый трудовой день второй по счёту военной зимы. Она ещё не знала, что впереди, кроме этого вьюжного дня, будут ещё две, не менее трудных зимы. Что совсем скоро почтальонка Нюша принесёт ей казённую бумагу со страшными словами, от которых отнимаются ноги и костенеет язык. Что её мальчик, её Анатолий, вернётся домой в конце войны, и через несколько месяцев скончается под рукой хирурга от совсем пустяковой операции. И что она, убитая горем и бессмысленностью этой смерти, не сможет доставить тело сына в осеннюю распутицу домой и вынуждена будет похоронить его в районном центре, почти в 70 километрах от родного села. А ещё она не знала и не думала, что каждый день она с детьми совершает маленький подвиг, который вливается в общий подвиг её огромной страны, с каждым днём неминуемо приближая Великую, долгожданную и такую выстраданную ПОБЕДУ.

 

 

         Мадонна

Перед закатом аккурат за домом,
у старого разбитого гумна,
рожала тихо русская мадонна
и только в том была её вина,
что не сильна была она словами
(таких полно от веку на Руси),
искусанными чёрными губами
шептала только: «Господи, спаси…»

А рядом, за соседским старым садом,
пел патефон, плыла чужая речь,
и лишь Господь да ветхая ограда
смогли её с ребёнком уберечь,
когда она испепелённым сердцем
сквозь песню и гортанные слова
услышала тот первый крик младенца,
сама держась в сознании едва.

«Спасибо, Господи…», - промолвила устало,
прижав к груди любимое дитя.
Казалось, солнце нимбом воссияло,
ей кончики волос позолотя, 
в тот самый миг, когда она гасила
готовый вырваться из горла стон.
Ах, сколько их по матушке России -  
таких святых непризнанных  мадонн?!
Они не только в этой деревушке
затерянной смоленской стороны...

…А там, за лесом, грохотали пушки.
Стоял июль. Шёл первый год войны.

 

                             Письма

Письмо  небогатого помещика Орловской губернии Ивана Николаевича Кармашова к предмету своего воздыхания – 19-летней красавице, дочери подполковника в отставке графа Григория Аркадьевича Васильцова, Юленьке. 


Вы разрешите мне в письме моём
Вам рассказать, как  мною Вы любимы,
Как Вы нежны, легки, неповторимы,
Как хороши - и вечером и днём.

Мне мило так сиянье Ваших глаз,
Прекрасных уст лукавая улыбка…
Моя надежда призрачна и зыбка -
В моём именье нынче видеть Вас.

О! Если б Вы весеннею порой
Меня здесь непременно навестили,
Великодушно дерзость мне простили, -
Я был бы счастьем полон, ангел мой!

Мне б только слышать, как струится шёлк
Вкруг Вашего божественного стана,
Не знающего малого изъяна,
И за столом сидеть наискосок.

Внимать с любовью сладостным речам,
Из Ваших уст волнующих текущим,
И мрамор плеч мне лицезреть  зовущий,
И Ваших глаз безмерную печаль.

И целовать, украдкой от других,
В перстнях холодных трепетные пальцы,
Кружить Вас в вихре огненного вальса,
И локонов касаться золотых.

Так будьте ж снисходительны, мой друг,
К моей любви невольным проявленьям:
Волнениям, метаньям и сомненьям, 
И восхищеньям, вырвавшимся вдруг.

Я за надежду тщетную мою  
В который раз прошу у Вас прощенья…
И остаюсь в любовном упоенье,
И Небеса, мой друг, за Вас молю.
 

Прошло немногим более ста лет.  И вот уже короткие СМС сообщения вытеснили сокровенные письма на бумаге.  Итак, пять СМС одного современного молодого человека своей девушке:

1).  Привет! Ну, чё? С утра опять в ЮТУБЕ?
Чё в нём торчать? Голимый «хренатин»…
И, знаешь…,  не раскатывай-ка губы, -
я не совсем законченный кретин.
А если что-то там не догоняешь,
так напряги извилину свою…
А то… заладишь вроде попугая
заморского – что слышу, то пою…


2).  Блллин…!  Выпали же мне такие муки!
Пытаешь то с пристрастием, то без…
Ну на кой ляд, скажи, тебе «Suzuki»,
ведь есть вполне приличный «Mercedes»?

 3).  Нет от тебя ни радости, ни толку…
Одних  амбиций -  непролазный лес…
А, между тем, ко мне другие «тёлки»
питают неподдельный интерес. 

Да! Например, Лабазникова Катя…
Со всех сторон – нормальная герла…
Я говорил не раз тебе: «Не катит -
встряхнулась, повернулась и пошла!»

4).  Или Козлова… у неё папашка –
не кто-нибудь – народный депутат.
Мамаша, правда, та ещё алкашка,
но в остальном – «ништяк»  и «аккурат».

5).  Опять ты завела свою пластинку…
С тобой трындеть – ну,  полная тоска!
Я всё сказал…  Но если ты «блондинка»…
Ну, всё! Достала! Отвали! Покааааа…

11.03.2015

Вот и последний круг...

Катится лето по кругу, - 
вот и последний круг…
Скоро уж рыжая «вьюга»
раззолотит мой луг,
сад и опушку леса,
где осокорь на горе
щупает поднебесье
в трогательной игре.
Красочно и картинно
там, за рекой на юру,
вдруг полыхнёт осина
факелом на ветру.
Только смолистая ёлка
(ей что зима, что весна)
будет душиста и колка,
и зеленым зелена.
28.07.2015

     Летний дождь

Я дождь люблю, его тугие струи,
настойчиво летящие к земле.
Они звенят, как ласковые струны,
и кажется, что на моём столе
позвякивает в тон дождю посуда
под гул грудной из туч необложных,
и маятника рвётся амплитуда
на потемневших ходиках стенных.
А за стеклом остывшим - новой лужи
пузырчатое ширится кольцо,
и мокрый кот, смешной и неуклюжий,
стремительно несётся на крыльцо.

12.07.2015

Я и мишка. По стихотворению А. Барто Уронили мишку

 
Уронили мишку на пол,
оторвали мишке лапу,
и теперь мой бедный мишка
симпатичный, но не слишком.
Кто же нам в беде поможет?
Кто пришить нам лапу сможет?
Папа наш, конечно, занят.
Целый день он на диване,
и не просто так лежит,
а болеет за «Зенит»
или, может, за «Динамо»…
Остаётся только мама.
Я бегу на кухню к маме.
Мама с мокрыми руками:
у неё сегодня стирка, 
пол, обед, сестрёнка Ирка,
и, к тому же, в воскресенье
не бывает настроенья.

Долго я в тот день гадала,
а потом иглу достала,
послюнила нитку, вдела
и скорей взялась за дело.
«Потерпи», - сказала мишке, -
Помогу тебе, плутишка.
Как-никак,  а мы – друзья,
а друзей бросать нельзя».
Я взялась за дело смело,
но трудилась неумело -
уколола трижды палец.
(Мишка мой терпел, страдалец)…
Наконец, пришита лапа.
Поздравляю, косолапый!
Мне уже совсем не больно.
Мишка рад и я довольна.
Вот такие мы друзья,-
мишка плюшевый и Я!

05.06.2015

Детям Донбасса

Детям, погибшим на территории Донбасса в результате  боевых действий Украинской армии.


Уже застыли слёзы,
лишь по спине морозом…
Пропитан горем воздух
от неба до земли.

Вчера две белых розы…
две белых-белых розы…
невинных белых розы
на грудь к тебе легли.

Ну что тебе могила,
постылая могила,
что, говорят, уныла,
сыра и холодна,

когда тебя сгубила…,
предательски убила,
безжалостно убила
любимая страна?!
19.01.2015

 

Моей дочери или прощание с детством

 
Был летний вечер, час приятной лени,
Когда все мысли с грустью пополам,
Уже густые бархатные тени
Причудливо ложились по углам.

Ворвавшийся в моё окошко ветер
Призывно звал в страну неясных грёз,
И слаще не было на целом свете
Горячих и невыплаканных слёз.

Мне эта тишина давно знакома,
Мне с детства нет любимей и родней,
И этих запахов родного дома,
И по углам играющих теней.

Всё тот же стол и книжные страницы,
Закладка и на тумбочке часы,
Знакомый скрип знакомой половицы,
На зеркале две тёмных полосы.

Но что-то изменилось в этом мире -
Не то, не так, хоть истина стара:
Собака лает, дважды два – четыре,
Один плюс половина – полтора.

Так я одна сидела и грустила,
И мне, конечно, было невдомёк, 
Что это детство тихо уходило,
Легко ступая через мой порог.

Оно шагало мягко и упруго,
Как кошка на исходе февраля.
И пал уже туман над дальним лугом,
И сна ждала уставшая земля.

Казалось, дверь незримую открыла я,
В мир новый, неизведанный, иной…
…И светлые, невидимые крылья
Сомкнулись над моею головой.

 

Семья.

                         Написано в технике монорим

 
Вчера весь вечер думал я:
Что в слове маленьком "семья"?
Как от начала бытия
менялись радости житья?
Пришли из школы сыновья
и дочка младшая моя...
Скажу вам, правды не тая, -
я счастьем полон по края.
Или нагрянули друзья,
когда в кармане ни копья...
Но по законам пития
у нас наливка есть своя.
Пусть груды грязного белья,
а в ванной, жаля как змея,
бьёт снова мощная струя,
грозя снесением жилья,
и снова целый день снуя,
и на бегу сухарь жуя,
летаю легче воробья -
и этим тоже счастлив я.
Заглянут в праздник кумовья,
золовки, тётки и дядья,
и долго буду слушать я,
как хороша семья моя.
Ещё прибавится семья:
пойдут невестки и зятья
и внуков целая скамья,
надеюсь будет у меня.
Так, счастье общее куя,
мирясь и ссорясь, хлеб жуя,
и слёзы нежности лия,
плывёт семейная ладья.
Здесь кто-то, желчи не тая,
мне возразит: "Галиматья!"
Мол, не таковские мужья!
Смешна, мол, версия сия.
Пусть я - последняя свинья,
и бог им будет всем судья,
но не хватает им чутья, -
мешает злости чешуя.
Так будь же счастлива, семья,-
моя и ваша, и твоя!
Вот-вот... - совсем не важно - чья.
Простая, крепкая СЕМЬ "Я"

Ах, бессонница!

Ах  ты, стерва  забубённая,
Бессердечная, привычная!
То ли ты тоска зелёная,
То ль подруга закадычная?
Только щёлкну выключателем, -
Тут как тут, - вползаешь коброю.
И лежу всю ночь… мечтателем,
Всё кляня тебя, недобрую.
Наступаешь «тихой сапою»,
До утра лишая  голоса:
То за горло схватишь лапою,
То опять дерёшь за волосы...
Рядом ты, а мне всё кажется, -
Словом не с кем перекинуться.
Вот придёт опять, разляжется…
Эй, могла бы ты подвинуться?
Обнаглели твои «лучники»,
Беспардонна твоя  «конница»...

Сколько лет мы неразлучные,
Боль моя, моя бессонница?!..»
 
                                                                          Октябрь 2012                  
   Янтарные бусы
Янтарные бусы ты мне подарил в день рождения.
Ты их сквозь страну возле самого сердца провёз.
В них тускло светилось моё и твоё отражение,
Как будто искало ответа на главный вопрос.

Опять мы пытались с тобой друг о друга согреться,
Пытались продлить наше лето и чувство спасти.
Мы оба виновны, - не дали костру разгореться
И, вновь,  налетел холодок  в середине пути.

А нам и нужна-то была лишь какая-то малость:
Немного терпения, веры, а может,  тепла, 
Но ты уезжал, я опять до зимы оставалась, 
Опять на кострище любви остывала зола.

И вот уже реже звонки, да и письма коротки.
Мы начали оба с тобой, наконец, понимать:
Терпела крушение наша любовная лодка,
А мы не пытались с тобой эту лодку спасать.

Кто прав, кто не прав был тогда, рассуждать не берусь я,
Но, только теперь, на закате оставшихся дней,
Напомнили мне о тебе  те янтарные бусы,
Что тихо лежали в шкатулке забытой моей.

16.09.11
****
Предлагаю вашему вниманию детективный фанфик "Колобок". Сюжет его напоминает одноимённую русскую сказку, но все герои здесь разговаривают исключительно цитатами из наших любимых фильмов. Эти цитаты давно стали афоризмами, которыми мы с вами пользуемся в разных житейских ситуациях. В процессе написания, в фанфике использовались знаменитые фразы из фильмов: "Не может быть!", "Обыкновенное чудо", "Человек с бульвара Капуцинов", "Операция "Ы" и другие приключения Шурика", "Покровские ворота", "Москва слезам не верит", "Любовь и голуби", "Золотой телёнок", "Иван Васильевич меняет профессию", "Двенадцать стульев", "Бриллиантовая рука", "Берегись автомобиля", " В бой идут одни старики", "Место встречи изменить нельзя", "Особенности национальной охоты", "Афоня", "Большая перемена", "За двумя зайцами", "Королева бензоколонки", "Собачье сердце" и другие.
                                       КОЛОБОК

     Хмурым сентябрьским утром из ворот воспитательно-трудовой колонии провинциального городка N вышел Колобков Фёдор Тимофеевич по кличке Колобок. Небольшого роста, чрезвычайно плотный, с расплывшимся животиком и крупной, совершенно круглой и седой головой без шеи, - он, действительно, был похож на пожилого колобка из детской сказки.
- Будете у нас на Колыме – милости просим! – не преминул позубоскалить сержант, стоящий на воротах.
- Нет уж, лучше вы к нам, - скривился Колобок.
В последний раз оглянувшись на заведение, в котором провёл последние три года своей, не молодой уже, жизни, мужчина смачно плюнул и направился к центру населённого пункта.
- Голову вперёд! Грудь вперёд! – скомандовал он сам себе.
      Перспективы на его горизонте были весьма невзрачны и непредсказуемы.
- Я без пропитания оставаться не могу. Где же я буду харчеваться? –
была почти первая мысль Колобка по эту сторону ворот. Конечно, на нищенские копейки, что лежали в его кармане, можно продержаться несколько дней.  Можно. Но это, если не пить. А выпить хотелось больше всего на свете. И ноги сами понесли его к магазину, вывеску которого он уже заметил. С утра покупателей почти не было, и продавщица сразу же обратила на него внимание, опасливо посматривая из-за прилавка.
- Сучка крашена…, - прищурился нежданный посетитель.
Сначала была мысль купить «шампусика», но она очень скоро покинула бритую голову Колобка.
- Шампанское по утрам пьют или аристократы, или дегенераты, - решил он, и, поскольку не числил себя ни к тем, ни к другим, - купил бутылку водки.

Опростанный из горла алкоголь придал сил и решимости. Мозг заработал как часы.
- Кто не работает, тот ест! – вспомнил он свой жизненный девиз, и стал приглядываться, прислушиваться, принюхиваться…
Однако, Колобка здорово  разморило от выпитой без закуси водки, и он начал искать, где бы прикорнуть. В небольшом, почти целиком деревянном, городке, найти такое место не проблема. И наш персонаж быстренько насмотрел баньку в конце огорода. Здесь он и проспал большую часть дня, завалившись на чистенькие,  сложенные на скамье, цветные половики.
          Проснулся Колобок от того, что кто-то тряс его за плечо. Маленькая сухонькая старушка в очках с диоптриями, сильно смахивающая на престарелую зайчиху, требовала немедленно покинуть помещение.
- Оставь меня, старушка, я в печали! – возмутился Колобок, но услышав слово «полиция», решил ретироваться.
Уходя, он запросил пить, но бабка была непреклонна.
- А может тебе дать ещё ключ от квартиры, где деньги лежат? – прикрикнула она. Колобок с трудом поднялся и вышел.
Болела голова. Хотелось пить и есть одновременно.
- Ключница водку делала, - со злостью подумал он.
- А в тюрьме сейчас ужин. Макароны, - с грустью вспомнил Колобок, и голодное чрево его утробно заурчало.
       Никто его не ждал, а на дворе маячил уже вечер, поэтому, немного послонявшись по улицам, он решил для ночлега вернуться в знакомую, такую уютную, баньку. Пригнувшись, Колобок  хотел прошмыгнуть мимо дома, и тут через открытую форточку услышал голос старухи. Та громко разговаривала с кем-то по телефону. Колобок, прижавшись к стенке, прислушался. Из разговора стало понятно, что бабкой со счёта снята для внука кругленькая сумма, которая находится в доме. И она уговаривает внука забрать эту сумму немедленно.
- Это я удачно зашёл! – обрадовался Колобок и потёр руки. - Куй железо, не отходя от кассы. Деньги ваши – будут наши. Самое тяжёлое в нашей работе – ждать, успокаивал он себя, чувствуя знакомый зуд в руках.
Открыть хлипкий старухин замок было делом техники.
- Время – деньги. Как говорится, когда видишь деньги – не теряй времени, рассуждал Колобок.
- Щас я её шлёпну, - прошептал он сам себе, входя в жилище.
- Странно, не поднимается рука на женщину. Нет, на это я пойтить не могу. Вежливость – лучшее оружие вора, - убеждал он сам себя.
Бабка, увидев рядом с собой посетителя её баньки, громко закричала, вжавшись в кресло.
- Простите, мне, право, неудобно беспокоить, но у меня трубы горят…  Умираю совсем… Будьте добры пожертвовать ма-алую сумму . Простите за беспокойство. Извините, что помешал вам деньги прятать, -  подобострастно  заговорил вор.
Старуха при этих словах незнакомца затряслась ещё сильнее.
- Подзадержался я здесь! – Колобок пытался успокоить старуху, в то же время лихорадочно осматривал жильё, прикидывая, где может быть спрятана сумма. Боковым зрением следил за женщиной.                      - Скажите, а Вы эти деньги сами заработали?
- Я торгую клубникой, выращенною своими руками, пролепетала бабушка, не отводя испуганного взгляда от старого шкафа.
Торопливо связав старушку бельевой верёвкой, найденной в ванной, Колобок отнёс её в спальню, накрыл толстым одеялом и вышел из комнаты, приложив палец к губам. Пухлый конверт с деньгами незамедлительно был вытащен из шкафа и перекочевал за пазуху преступника. Прихвачен был и старый потёртый кошелёк старухи с остатками пенсии.
           В этот момент скрипнула дверь, и в комнату вошёл молодой высокий очкарик.
- А где бабушка? – спросил он, удивлённо озираясь по сторонам.
- Я за неё, - хриплым от неожиданности голосом ответил Колобок.   - Я не могу работать в такой нервной обстановке, - истерично  подумал он, и в этот момент старушка подала голос из спальни.                                                                                                                                - Ах ты, рыбий глаз! Отдам!!!  Половину. Потом…, - несвязно крикнул преступник напоследок,  и, сбив с ног бабкиного внука, рванул на улицу. На крыльце он чуть было не упал, поскользнувшись на мокрых,  после дождя,  досках, и неожиданно чуть не сев на «шпагат».
- Жить захочешь – не так раскорячишься, набирая скорость подумал грабитель.
       Через некоторое время, на всякий случай изрядно попетляв по задворкам, Колобок решил отдышаться на влажной деревянной скамье в каком-то заросшем парке. Здесь было темно и пустынно, а главное – спокойно.
- Автомашину куплю с магнитофоном, пошью костюм с отливом, и в Ялту, - прикидывал он, чувствуя приятную пухлость конверта за пазухой. – Пора рвать когти! – это была последняя мысль перед тем, как он провалился в сон. Нервотрёпка и усталость дали о себе знать.  Своды старого парка огласились богатырским храпом.
           А тем временем в полиции уже прозвучал звонок о состоявшейся краже, заявление легло на стол начальника криминального отдела, и наряд с кинологом и служебной собакой по кличке Котик незамедлительно включились в поиск преступника. В самОм же отделении, глубокой ночью, начальником полиции полковником Бугаевым,  проводилось срочное внеплановое совещание, в ходе которого было сказано, что в этом деле явно просматривается почерк Колобкова, освободившегося не позднее, чем прошлым утром.  
- Шнифер был знатный, - рассказывал полковник. – Сейфы громил, словно косточки из компота. – Жив-здоров и даже довольно упитан. Судя по началу, жертвы будут!
Он объяснил, что это только начало, что преступник на старухе Зайцевой не остановится, что грабежи посыплются как из рога изобилия, как уже было не раз.  Времени на раскачку у группы нет.
          Котику дали понюхать половики из бани, и он тут же уверенно рванул поводок и потащил за собой кинолога.  Позади, еле поспевая, бежали оперативные работники.   
- Брать будем тихо. Без шума и пыли! – дал команду ответственный за выполнение операции майор Медведев.
Котик привёл группу точно в положенное место, где Колобок расположился на отдых, где даже ночная прохлада сентября не мешала ему сладко спать.
- Кажется, вечер перестаёт быть томным, - с кривой ухмылкой проговорил тот, проснувшись и увидев перед собой людей в формах,  протягивая руки для наручников.
- Украл, выпил, в тюрьму! Романтика! – подумал вор, поднятый  опером со скамьи.   
- Эх, Марфуша!  Нам ли быть в печали? – фальшиво пропел Колобок, подталкиваемый, для скорости, в спину.
      Утром он уже сидел в комнате для допросов напротив майора Медведева, очень крупного, брутального мужчины средних  лет.
- Точно – медведь! Гималайский!  - ехидно подумал грабитель, услышав фамилию майора.
- Подумаешь – медведь! Всё-таки не хорёк, - додумал он свою мысль, параллельно прикидывая, как «сделать ноги» из этого заведения. В том, что он сбежит, Колобок не сомневался.
        Майор Медведев долго и внимательно смотрел на пойманного грабителя. Тот не отвёл взгляда, когда оперативник взял ручку и бумагу для заполнения протокола. Собственно говоря, доказывать было нечего, деньги, украденные у старухи Зайцевой, в полной сумме обнаружены у подозреваемого Колобкова.  Майор с презрением задал  вопрос об украденном кошельке.  Не погнушаться такими крохами – это не каждому по совести.
- Кошелёк, кошелёк!.. Какой кошелёк?! – взвился Колобок.  – Чтоб ты жил на одну зарплату! Чтоб я видел тебя в гробу в белых тапках! – сыпал проклятиями допрашиваемый.  Майор нажал кнопку вызова охранника.  Преступника увели.
       Прошли по длинному коридору.  В конце пути Колобок  вдруг качнулся и стал медленно валиться на бок. Молоденький охранник, сбитый с толку, явно растерялся, за что и поплатился, получив мощный удар головой.  Грабитель сбежал.
       Несколько дней вся оперативная часть местной полиции буквально стояла на ушах. Колобка искали повсюду, но он как сквозь землю провалился. Можно было бы предположить, что преступник покинул город N, если бы не очередная крупная кража, был ограблен Главпочтамт.  Дело, отягощённое побегом подозреваемого и новым инцидентом, по приказу разъярённого полковника Бугаева,  перекочевало от майора Медведева к капитану Волкову, главному оперуполномоченному отдела.
- Вор должен сидеть в тюрьме! – стучал по столу кулаком полковник абсолютно на каждой планёрке.
       Ещё довольно молодой, но опытный капитан Волков, в результате скрупулёзного анализа предыдущих дел Колобкова Фёдора Тимофеевича, составил чёткую картину предполагаемых  планов грабителя на ближайшее время, изучил особенности его поведения и даже нарисовал приблизительную карту его возможного обитания.
- Я, конечно, не трус, но я боюсь, - думал временами Колобок, но прятаться по щелям было выше его сил. Его тянуло в места, где можно разгуляться, где льётся спиртное и достаточно доступных женщин. Правда, в шикарные рестораны он не заходил, боясь обратить на себя внимание.  Необдуманно рисковать он не хотел.
- Мы чужие на этом  празднике жизни, - успокаивал он себя, и всё                                                                                больше тянулся в низкосортные кабаки, которых в городке было немало. В них, таких как он сам, - абсолютное большинство. В них ты не так заметен. И в таких заведениях всегда есть запасный выход. Вот в такой-то забегаловке, почти совершенно случайно, и обнаружил его капитан Волков. Срочно вызвав для поддержки младшего лейтенанта Козлова, капитан подошёл к столику и сел напротив раскинувшегося в кресле Колобка.
- Какие люди – и без охраны! – проговорил Волков, поглядывая на дверь. Перспектива - быть пойманным - в планы Колобкова не входила. Он боковым зрением искал пути отступления.
- Жить, как говориться, хорошо! А хорошо жить – ещё лучше! – нагло заржал он, явно издеваясь над Волковым.
- Удивительный Вы человек – всё у Вас хорошо! С таким счастьем – и на свободе! – капитан был спокоен, поскольку знал, что Колобок никогда не пользуется оружием, но обладает очень большой физической силой. И задержать его в одиночку будет сложно. Лейтенанта же до сих пор не было.
- Тебя посодют, а ты не воруй! – подколол он Колобка.
- Не бери меня на понт, мусор! – крикнул тот, пытаясь рвануться вперёд. Но в это время апперкот капитана попал ему в скулу. Нужно было как-то протянуть время до прибытия лейтенанта, а того,  как на зло,  всё не было.
- Бить буду аккуратно, но сильно, - заверил капитан Колобка. В это время в дверях показался Козлов.
- Дай-ка ты ему ещё пару раз для ума. На этот раз рассердил он  меня всерьёз, - лейтенант пробирался между многочисленными столиками, на ходу доставая наручники.
Колобок протянул обе руки вперёд. Полицейские,  радуясь исходу операции, на секунду расслабились. Преступнику вполне хватило их малого замешательства. Опрокинув два столика с тарелками и посетителями, он перекрыл дорогу операм и покатился по направлению от входных дверей.  Проскочить через кухню и попасть к запасному выходу, было делом техники. За свою «многотрудную»  жизнь Колобок пользовался этим приёмом многократно.  Повезло ему и в этот раз.
       Утром весь розыскной отдел, вытянувшись по струнке, стоял в кабинете полковника Бугаева. Багровый лицом полковник был в бешенстве. Он стучал по столу кулаком, топал ногами, кричал так, что звенели стёкла. Разнос был такой силы, что все не чаяли его пережить. Ещё бы! Два раза преступник был в руках и два раза ушёл на свободу.  Бугаевым  было обещано разогнать к такой-то матери весь отдел без права возврата в органы.  Самое приличное, что им светило, по словам  полковника – работа сторожами на свиноферме, в соседнем с городом совхозе. Под конец он нелицеприятно «прошёлся» по внешности младшего лейтенанта Лисицы. Ей было высказано по поводу огненного цвета её волос, якобы совершенно неподобающего для такого серьёзного заведения.
- Это мой натуральный цвет…, - сконфузилась девушка, покраснев так сильно, что лицо её стало под стать волосам.
     Дальше, в ходе совещания, зная пристрастие преступника к злачным местам и к женщинам,  было решено ловить Колобка «на живца», то есть работать под прикрытием.  Естественно, для этой необычной и опасной роли и была назначена младший лейтенант Лисица. Для завершения операции давалось двое суток максимум.
      Сутки Колобок отлёживался в заброшенном здании бывшей аптеки, но к следующему вечеру, слегка потеряв бдительность, направил свои стопы к бару на окраине города. Деньги от второго грабежа  были надёжно спрятаны, но часть их преступник переложил во внутренний карман недавно купленного пиджака. Звонок, поступивший в отделение, указал место его нахождения. Весь отдел находился поблизости и был в полной готовности. Вовнутрь трактира вошла только Анна Лисица. Чрезмерно накрашенная, с начёсанными огненными волосами, короткой юбке и с вызывающим декольте, она, действительно, напоминала «ночную бабочку». Войдя в бар, Лисица осмотрелась и направилась к стойке.
- Девушка, что Вы делаете сегодня вечером? – послышалось  за спиной.  - Я хотел рассказать Вам про свой богатый внутренний мир, - Колобок  стоял в двух шагах, держа в руке объёмный стакан с виски. Анне стало немного не по себе, но она взяла себя в руки.
- У вас взгляд незамужней женщины, - услышала она опять…
- А угостите даму спичкой! – кокетливо сказала девушка, доставая сигарету,  и зазывно придвинулась к собеседнику.
- Как тебя зовут, - стремительно перешёл «на ты» Колобков, поднося к её сигарете зажжённую спичку.
- Катя.
- А меня Дермидонт!.. Евлампиевич!!! – грабитель изрядно отхлебнул из стакана, стараясь приобнять девушку.
- Я вся такая внезапная… вся угловатая такая, противоречивая вся,- томно проговорила та, театрально заламывая руки и закатывая глаза. И спросила, не известна ли его фамилия в высших кругах.
- Я - артист  больших и малых академических театров, а фамилия моя… - фамилия моя слишком известная, чтобы я её называл, - важно произнёс преступник и, несколько секунд помолчав, добавил: «Работаем мы в разных местах, но жить, я надеюсь, будем вместе». Колобков уже прикидывал в уме, что познакомившись с легкомысленной девицей, будет иметь и ночлег, и место, где можно отсидеться, и, если что, - какую-никакую пайку на каждый день. Вопрос пропитания всегда был у Фёдора Тимофеевича на первом месте.  
- Имейте снисхождение к женской слабости, - проговорила вдруг девушка, всем своим видом показывая, что ей вдруг стало плохо и ей нужно в туалетную комнату.  Подхватив её под руку, Колобок повёл  девушку в конец коридора.
- Позвольте, самолично,  конкретно, сопроводить Вас, - перешёл он опять «на вы», - пока что он не видел, что рядом  приоткрылась  соседняя комната,  и в спину ему уже глянул  глазок пистолета. Второй ствол встретил его, когда открылась дверь туалетной комнаты. Запасного выхода поблизости на этот раз не оказалось. Откуда ни возьмись, появились ещё несколько человек в штатском, которые  завернули руки преступника за спину и защёлкнули на них металлические наручники.  Так бесславно завершилась очередная, недолгая одиссея Колобка, который был доставлен пред ясные очи полковника Бугаева, как он сам выразился: «На тарелочке с золотой каёмочкой». Не смотря на то, что грабитель дважды сбегал, всему отделу была объявлена благодарность, а младший лейтенант Лисица получила очередное звание. Не помню, какой срок получил Колобок за оба инцидента,  но говорят, что на суде он несколько раз крикнул: «Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!»
 

Администрация Смоленской области

Департамент Смоленской области по культуре и туризму

Культурное наследие земли Смоленской

 

 

 

НЭБ Национальная электронная библиотека

http://obd-memorial.ru

Праздники России

Журнал  для библиотекарей

Библиотекарь.Ру

Электронная библиотека

Библиотечная система

субъектов Российской Федерации

 

 Газета "Культура"

Изображение

Картинки по запросу нацпроект культура

Новый  сетевой  проект

РусРегионИнформ

Библиотека рекомендует

Сорокин Геннадий Геннадьевич

Афера для своих. – Москва: Эксмо, 2021. – 352 с. – (Детектив-Ностальгия)

Начало эпохи Новой России. В областном сибирском центре устанавливаются рыночные правила жизни – растет инфляция, закрываются предприятия, появляются крупные коммерческие фирмы. Одну из них, обманув родных, прибрал к рукам молодой бизнесмен Сергей Козодоев. Его мать, понимая, что сын повел игру на выживание, решает расправиться с ним. Она разрабатывает хитроумную комбинацию, а в качестве сообщника привлекает человека, который на первый взгляд меньше других подходит для такого коварного плана… Ностальгия по временам, уже успевшим стать историей.

Громов, Александр Николаевич

Крылья черепахи. – Москва: Эксмо, 2019. – 384 с.

Кто сказал, что человеческая жизнь — это высшая ценность? Кто сказал, что человек — хозяин Земли? Не придут ли однажды в наш «земной» дом истинные хозяева? Те, что не считают человеческую жизнь высшей ценностью — и способны в любую секунду сказать нам: «Подите вон!» Уйдем ли мы тогда? Возможно. Но — зачем крылья «черепахам», рожденным на Земле, накрепко связанным с ней?! Возможно, мы уйдем. А возможно — и нет!

Звягинцев, Александр Григорьевич

На веки вечные: роман-хроника Нюрнбергского процесса. – Москва: Эксмо, 2021. -544 с. – (Библиотека всемирной литературы)Нюрнбергский процесс – международный суд над бывшими руководителями гитлеровской Германии. Великая история сквозь невероятную жизнь ее героев – с любовным треугольником и шпионскими интригами.

В романе Александра Звягинцева – мастера остросюжетного жанра и серьезных разысканий эпохи – пожелтевшие документы истории оживают многообразными цветами эмоций и страстей человеческих.

Тамонников, Александр Александрович

В лесах под Вязьмой. – Москва: Эксмо, 2021. – 320 с. – (Фронтовая разведка 41-го. Боевая проза Тамонникова).

Красная Армия развивает свой успех после успешного контрудара под Москвой. Но уже под Вязьмой наступление наших войск захлебнулось. Армия генерал-лейтенанта Ефремова попала в окружение. Оказался в котле и взвод разведки лейтенанта Глеба Шубина. Разведчикам удается нащупать проход в плотном кольце противника. Но в последний момент немцы блокируют этот участок. Контрразведка обвиняет в провале прорыва Шубина. Лейтенанта ждет трибунал, от которого его могут спасти только непредвиденные обстоятельства…

Веркин, Эдуард

Остров Сахалин. – Молсква: Эксмо, 2019. – 480 с.

«Остров Сахалин» – это и парафраз Чехова, которого Эдуард Веркин трепетно чтит, и великолепный постапокалипсис, и отличный приключенческий роман, от которого невозможно оторваться, и нежная история любви, и грустная повесть об утраченной надежде. Книга не оставит равнодушными ни знатоков классической литературы, ни любителей Станислава Лема и братьев Стругацких. В ней есть приключения, экшн, непредсказуемые повороты сюжета, но есть и сложные футурологические конструкции, и философские рассуждения, и, разумеется, грустная, как и все настоящее, история подлинной любви.

Грачев, Василий  Иванович

         Дневники смоленского краеведа Василия Ивановича Грачёва / [составители : Л. Л. Степченков, Ю. Н. Шорин; редактор и авторская вступительная статья  Ю. Н. Шорин] ОГБУ «Редакция научно-популярного журнала „Край Смоленский”». – Смоленск : [Край Смоленский], 2019. - 368 с. - (Библиотека журнала «Край Смоленский»).

Публикуемые дневники известного смоленского историка-краеведа, музейного работника, педагога, журналиста В. И. Грачёва являются уникальным собранием сведений о Смоленске и его жителях с 1860-х и до начала 1930-х гг. С одной стороны, это подробнейшая хроника городской жизни, как царской, так и советской эпох, с другой, автобиография и вехи жизни самого В.И. Грачева, с третьей, это портрет большого промежутка времени в судьбах нашей страны, насыщенного важнейшими историческими событиями. 

Павлова, Аида

Не алё. – Москва: Эксмо, 2021. – 224 с.

Мама - самый близкий человек, который желает тебе добра и хочет, чтобы ты вышла замуж за дембеля, а не вот это вот всё.Кому интересна твоя независимость и осознанность? Твои поиски себя в мире, где гораздо проще быть проще?

Аида Павлова написала роман об отношениях матери и взрослой дочери, двух совершенно разных, даже - противоположных людей, которые, тем не менее, любят друг друга. Потому что любовь - это не только когда безусловно хорошо, но и когда проходишь через испытания. Вместе

Угольников, Игорь Станиславовоич

Подольские курсанты. – Москва: Эксмо, 2020. – 288 с.

Октябрь 1941 года. После прорыва немцами Западного и Брянского фронтов на участке обороны от Юхнова до Малоярославца в советской обороне образовалась брешь. До Москвы оставалось всего 200 километров практически не защищенного Варшавского шоссе. В этой опасной ситуации командование Красной армии было вынуждено поднять по тревоге курсантов Подольского артиллерийского и Подольского пехотного училищ и, сформировав из них сводный отряд численностью 3500 человек, бросить его на оборону Можайской линии в районе села Ильинское. Фашисты долго не могли поверить, что их непобедимую бронированную армаду сумели остановить необстрелянные "красные юнкера", к тому времени еще не успевшие получить свое первое офицерское звание…

Рубина, Дина

Русская канарейка: полное издание: роман. – Москва, Эксмо, 2020. – 960 с.

Две семьи с противоположных полюсов: шумная, музыкальная одесская и молчаливая, скрытная алма-атинская. Казалось бы, что общего может быть между ними? На протяжении века они связаны тонкой нитью птичьего рода, гениальным кенарём Желтухиным и его потомками. Русская канарейка, которая станет символом трилогии и объединит две семьи.

История нескольких поколений, к концу 20 века превращающаяся в горькие и сладкие воспоминания... «Русская канарейка» — это величественное произведение о любви и музыке в одном томе.

 

Наш канал на YouTube

Официальный интернет-портал правовой информации

В декабре пройдет Всероссийская акция-флешмоб «Новогодние Окна». В этот Новый год наши окна украсит не только мороз, но и яркие картинки! Декорирование окон – неотъемлемая часть новогоднего убранства и жилых домов, и офисов. Принять в акции участие может каждый. Оформите окна своих квартир, домов, офисов, школ красивыми рисунками, мишурой, гирляндами, новогодними игрушками, надписями или картинками. Главное, чтобы было красиво и по-новогоднему. Библиотеки Сычевского района присоединились к этой акции и украсили свои окна.

©Муниципальное казённое учреждение культуры «Сычёвская централизованная библиотечная система», 2024

Web-canape — создание сайтов и продвижение

Яндекс.Метрика

Главная | RSS лента

215280, Смоленская область, г. Сычевка, ул. Б. Пролетарская, д. 2
8 (48130) 4-11-81
libsych@rambler.ru